Закончив допрос Оппенгейма и выставив его за дверь, Фабиан начал отдавать распоряжения: своему помощнику – начать подготовку срочного полета, руководителю конструкторского центра – требование предоставить ему документы за последний период и выделить сопровождающего, еще паре человек – требование выяснить, когда должна состояться свадьба некоей Валерии Оппенгейм и Габриэля Эрггольца и все, вплоть до мельчайших, детали, связанные с ней. Если первые два человека не были удивлены: помощник – потому что такие неожиданные авантюры были вполне в духе неуемного Равенсбурга, руководитель конструкторского центра – потому что Равенсбург давно приучил его быть готовым к сюрпризам, то последние были удивлены: Валерия Оппенгейм – выходит замуж не за Равенсбурга? Не может быть. Могло.
И помощник сообщил ему, что самолет ждет, команда находится в боевой готовности, время отбытия-прибытия согласовано, служебная квартира, транспорт и сопровождающий готовы к принятию очень важного гостя, директор центра связался, чтобы уведомить Фабиана о том, с каким нетерпением его ждет не только он, но и все его коллеги, а пара людей из службы безопасности сообщали информацию по мере поступления. Ее было мало, но она была: свадьба запланирована в администрации поселка на полдень, потому что до нее администрация была по каким-то причинам закрыта, потом и у Оппенгейм, и у Эрггольца запланированы какие-то испытания, господин консул может ознакомиться с ними, буде у него возникнет желание; досье на Эрггольца, включая сведения из всевозможных реестров, выглядит – нормально выглядит. Мужик был задротом в свое время, не раз попадал в полицию, потому что имел глупость покуривать разные субстанции, участвовать в демонстрациях за права животных, аборигенов Крайнего Севера, мангровых лесо крайнего юга – интересы не поддаются систематизации, помимо инженерных. Ибо когда его то ли наперекор собственным желаниям, то ли в расчете на то, что парниша обладает достаточным благоразумием и ухватится за возможность выбиться в люди, а может, и просто потому, чтобы загрузить по самую маковку, его засунули в чахлый инженерный институт, Эрггольц неожиданно нашел себя в совершенно несвязанной с прежними интересами сфере. И с тех пор разве что пару раз попадался на глаза полиции за превышение скорости. Наверное, и дальше покуривал – от этой привычки так просто не отказываются, но никто не делал из этого ни трагедии, ни перформанса. Этот Эрггольц был высоким, сутулился, носил очки, стригся очень коротко, что с учетом его лысины было вполне оправдано, предпочитал джемперы – и ему было сорок четыре года. Фабиан еще раз изучил его биографию, прикидывая, когда и где Валерия могла с ним столкнуться. Несколько событий допускали такую возможность, скорее всего, Валерия проходила стажировку рядом с ним, а когда подвернулся ее первый долгосрочный самостоятельный контракт, да еще в его близи, все и случилось. Это ничего не объясняло; Фабиану и не нужны были объяснения. Но крови он хотел и еще не определился, чьей крови он хотел.
Несостоявшаяся теща, мама Оппенгейм, попыталась связаться с Фабианом. Такой глупости он не понял, с огромным удовольствием сообщил ей, что с учетом обстоятельств считает возможным, допустимым и даже ожидаемым ее добавление в черный список, что и сделал в ближайшие две минуты. Он бы и от команды на борту избавился, но о такой роскоши можно было только мечтать – пассажирские самолеты-беспилотники пока находились в стадии бета-тестирования, а посему приходилось терпеть пилота, который считал своим долгом лично проводить Фабиана к его месту, лично отчитаться о том, как прошел взлет и лично поинтересоваться, как обстоят дела у Фабиана. Приходилось пить дурацкий кофе, улыбаться, вести беседу, отшучиваться на пошловатые шутки о жажде увидеть невесту и удерживать свое желание заорать на него, выгнать в кабину и запереть в ней. Еще и стюард горел желанием задушить Фабиана сервисом высшего класса, не меньше. И стервец такой, видел, что Фабиан зол, готов вцепиться в первую попавшуюся на его пути глотку, и в пику инстинкту самосохранения, потакая совершенно иному инстинкту, предлагал Фабиану то еще чашечку кофе, то ужин, то разложить кресло, то еще какую-нибудь дрянь. Фабиан не сдержался, неторопливо встал, ухватил его за грудки, тряхнул как следует и прошипел: «Пшел вон». По телу стюарда пробежала волна дрожи, а ресницы затрепетали, а ноздри алчно расширились, и Фабиан вышвырнул его из салона от греха подальше.
Ему нужно было сделать бесконечное множество дел. Потребовать от помощников отчета о том, какие встречи удалось перенести, какие еще нет. Потребовать у сотрудников службы безопасности дополнительных сведений об Эрггольце. Потребовать от стюарда еще кофе и рявкнуть на него, не в последнюю очередь, чтобы спустить пар. И думать, думать, думать, было ли в поведении Валерии что-то, что указывало: не откровенна она с ним, утаивает что-то. Думать, мог ли он распознать по каким-то признакам такой поворот. И да, когда он оглядывался назад, многое в ее поведении говорило: ее сердце не там, где она сама. Это были детали, вроде излишней рассеянности. Валерия была то излишне отстраненной, то словно спохватывалась и начинала демонстрировать отвратительную внимательность, граничившую с угодливостью. Она проводила много времени вне столицы, далеко от Фабиана – но это было скорее удачей с точки зрения общественного портрета: мол, политический деятель новой формации, который происходит из отличной семьи, получил отличное образование и прошел отличную школу у старых и проверенных политиков, а теперь строит нечто новое, вон даже не погнушался связаться с независимой женщиной, которая явно не собирается сводить свои интересы к заботам о светской жизни мужа. Это можно было здорово обыграть, и Фабиан нещадно пользовался этой возможностью, чтобы заработать себе еще одно очко, еще один бонус – и воспользоваться ее отсутствием на полную катушку. Этот стюард, притаившийся за перегородкой, был в курсе – и Фабиан не мог вспомнить его имени.
Чем ближе они приближались к аэропорту назначения, хотя так называть это сооружение со средней длины взлетной полосой и небольшой вертолетной площадкой язык поворачивался не у всех, тем беспокойней становился Фабиан. Он так и не мог определить, что он испытывает, что за чувства его гложут – и что делать дальше. Для начала завтракать. В три часа утра. Стюард преданно смотрел на него – он-то был готов еще на одну смену, на две, на круглосуточное обслуживание; Фабиан подумал секунду-другую, поразвлекал себя мыслью о том, как это выглядело бы – он уединяется в служебной квартире с этим сучонком. То ли в его взгляде что-то такое проскользнуло, то ли стюард не сомневался, что клиент воспользуется своей возможностью, даже не так – властью – и попользует его, но сучонок подобрался, изменил свою позу самую малость, Фабиан так и не понял: в пояснице он выгнулся, голову чуть склонил, глазищами своими повел этак многозначительно, что ли, но по Фабиану прошла легкая, пока ненастойчивая волна жара. Фабиан переступил через нее, посмотрел на него иначе, представляя, как сдавливает его череп, дробит шейные позвонки, разрывает грудную клетку – сучонок сжался и отскочил в сторону и осмелился перевести дыхание, только когда он вышел из самолета. Фабиан прошел к выходу.