Третий визит факира был очень короток, так как ему предстояло провести ночь в молитве на берегу священной реки, и на завтра он был приглашен на религиозный праздник.
Он зашел лишь предупредить об этом и ухе собирался вернуться в свою хижину, как я попросил его показать мне явление подъема на воздух, которое я уже видел у других факиров, но до сих пор не мог объяснить, в чем здесь дело.
Взяв палку из железного дерева, привезенную мной с Цейлона, факир оперся правой рукой на ее набалдашник и принялся бормотать какие-то магические заклинания.
И вот, опираясь лишь одной рукой, не меняя своей позы сидящего Будды, Ковиндасами начал тихо подниматься на воздух. Через несколько минут между ним и полом было уже около двух футов.
Около двадцати минут я ломал себе голову над тем, каким образом ему удается попирать все законы физики, но так и не мог добиться объяснения, а между тем ведь я ясно видел, что он прикасался лишь одной рукой к палке.
Я отпустил Ковиндасами. Уходя, очарователь сказал мне, что в эту ночь, когда священные слоны в пагоде Шивы ударами в гонг возвестят полночь, он вызовет души предков франги (француза), как он называл меня, и они проявят свое присутствие в моей спальне.
Зная, что индусы могут между собой сговориться, я отправил своих двух слуг индусов ночевать к матросам на дингуи. Со мной оставался лишь мой верный нубиец, относившийся с нескрываемым презрением ко всем фокусам факиров, причем он не постеснялся как-то высказать мне, что он удивляется, как может белый тратить время на такую "чепуху". И самые интересные явления вызывали у него лишь пожимание плеч. И это не потому, чтобы он не был по-своему суеверен, нет, но он просто считал себя неизмеримо выше каких-то индусов, и ему казалось позорным поверить их искусству.
Путешествуя на пароходах сначала в качестве кочегара, а затем при мне, Амуду составил себе следующее представление о трех расах, белой, черной и желтой: белые приказывают, черные исполняют, а желтые годятся лишь для того, чтобы быть слугами. Это заключение он вывел из того, что на борту судна белые ? офицеры и матросы, черные ? кочегары и машинисты, а китайцы и малайцы ? прислуга.
Поэтому я был уверен, что факир не сможет уговорить Амуду на какую-нибудь проделку.
Сам я не верил ни во что сверхъестественное, мне не хотелось, чтобы меня грубо провели, и я постарался сделать все возможное, чтобы факиру было не так-то легко исполнить обещанное явление.
Жилище Пейхвы было выстроено по очень оригинальному плану. Все окна были лишь с одной стороны, выходящей на Ганг. Самый дом состоял из семи этажей, причем все комнаты выходили на крытые галереи и на террасы, спускающиеся к набережной.
При этом сообщение между этажами было престранное. Для того, чтобы попасть с одного этажа на другой, надо было сначала пройти всю анфиладу комнат и затем уже по лестнице в две-три ступеньки подняться на следующий этаж, здесь тоже пройти все комнаты; в последней ? вновь лестница на третий этаж и так до шестого, а на седьмой можно было попасть лишь по подъемному мостику на цепях.
И этот интересный седьмой этаж, роскошно отделанный в полуевропейском, полувосточном вкусе, где был удивительно чистый и свежий воздух и великолепный вид на Ганг, был предоставлен Пейхвой в мое полное распоряжение.
Когда спустилась ночь, я внимательно осмотрел все комнаты своего помещения, и убедившись, что никто не мог в них спрятаться, поднял мост и таким образом прервал всякое сообщение с внешним миром.
В назначенный час мне послышались два отчетливых удара в наружную стену моей комнаты; я направился к тому месту, из которого они исходили, как вдруг услышал ясный стук в колпак лампы, спускавшейся с потолка.
Несколько стуков с неравными промежутками в обшитый кедровыми пластинками потолок, и все стихло.
Я подошел к краю террасы. Серебристая ночь опустилась над уснувшим Бенаресом, и волны священной реки тихо катились у подножья дворца, на последней ступеньке которого я ясно видел склонившуюся фигуру... это был факир из Тривандерама, молившийся об упокоении усопших.
Это явление превзошло все, что я до сих пор видел, и я не мог подыскать ему подходящего объяснения; если только я не оказался игрушкой галлюцинации, то, быть может, дворец раджи и вообще полон всяких сюрпризов.
Всю ночь я провел в размышлениях. С тех пор, как я живу в Индии, я видел много странных феноменов, более или менее чудесных, но этот случай убедил меня еще раз в том, что индусские факиры ? спириты, и я утверждаю, что те приемы, которые они применяют для вызывания душ предков, никому в Индустане, кроме очарователей, не известны. Я не встречал ни между европейцами, ни между креолами никого, кто мог бы этим похвастаться.
С большим нетерпением я ждал на другой день факира. Часть дня я употребил на осмотр ближайших к дворцу храмов и мечетей и вернулся домой к закату солнца.
Уже наступала ночь, когда предо мной внезапно очутился факир.
Факиры-очарователи пользуются привилегией являться во всякое время без доклада к самым высшим лицам, и хотя они редко пользуются этим правом в отношении европейцев, но я с первых же дней разрешил это Ковиндасами, чем еще больше расположил его к себе.
? А ведь я слышал обещанные тобой стуки, ? обратился я к нему. ? Факир очень ловок.
? Ловкости факира здесь нет, ? отвечал он серьезно. ? Факир произносит мантрамы (вызывания), и духи их слушают. Франги посетили души его предков.
? Разве ты имеешь власть над душами иностранцев?
? Никто не может приказывать духам.
? Я не так выразился... Каким образом души французов могут откликаться на просьбы индуса? Ведь они не принадлежат к его касте.
? В высших мирах нет каст.
? Итак, ты думаешь, что это мои предки навестили меня сегодня ночью?
? Ты сказал.
? Почему они не заговорили со мной?
? А ты, ты разве их спросил о чем-нибудь?
? Нет.
? Так и не жалуйся; голоса духов удостаиваются слышать лишь те, кто их об этом умоляет.
? Мог бы ты показать мне их?
? Я уже тебе говорил, сагиб, что не могу приказывать духам.
? Но как же ты производишь эти явления?
? Факир не производит их.
? Ах да... Я неточно выразился, ты просишь их проявиться.
? Я лишь произношу необходимые мантрамы, и духи позволяют себя видеть, если им это угодно.
Так я и не добился ничего. И каждый раз, как я его об этом спрашивал, я внимательно изучал его лицо, стараясь уловить в его глазах признак улыбки или его неверия, но он оставался невозмутимым и бесстрастным.
На террасе стоял небольшой бамбуковый табурет. Ковиндасами сел на него со скрещенными ногами, по-мусульмански, и сложил руки на груди.
Я велел ярко осветить террасу, чтобы ничто не уклонилось от моего пытливого наблюдения, и вот через несколько минут, во время которых факир, видимо, старался сосредоточиться на какой-то мысли, бамбуковый табурет, на котором он сидел, вдруг шевельнулся и начал бесшумно подвигаться вперед.
Я пристально смотрел на очарователя, но он сидел неподвижно, точно статуя.
Терраса занимала около семи квадратных метров; табурет прошел ее в десять минут и затем стал подвигаться обратно до того места, где он стоял раньше.
Три раза проделал этот фокус Ковиндасами, оставаясь в той же неподвижной позе.
В этот день был палящий зной; свежий ветерок, который регулярно каждый вечер прилетал с Гималаев, еще не дул, и было еще очень душно. Мой метор взял в руки кокосовую веревку, прикрепленную к панка, громадному опахалу, подвешенному к потолку, и начал приводить его в движение. Факир воспользовался случаем показать новое явление.
Взяв из рук метора веревку, он сел под опахалом и обеими ладонями прижал веревку к своему лбу.
Через несколько мгновений, хотя очарователь был неподвижен, панка стал колыхаться над нашими головами, навевая прохладу. Движение все усиливалось, и, наконец, опахало начало раскачиваться так сильно, что казалось, его дергает какая-то могучая невидимая рука. Когда очарователь отнял веревку от лба, опахало начало качаться все медленнее и медленнее и, наконец, остановилось.