-Да, - потупясь, проговорил мальчуган, - только не начинай мне твердить, что я маленький. Мне уже девять, а скоро я ещё подрасту, ты веришь?
-Конечно, верю, - успокоила его я, - но зачем же замуж? Мы вроде бы и так с тобой прекрасно ладим друг с другом.
-А я тебе буду самые лучшие картофельные очистки находить! - обрадованно прокричал Подорожник, пытаясь уговорить меня, - Ты же знаешь, что я умею.
-Мне скоро семнадцать, Подорожник, - безнадёжно сказала я. Безнадёжно для Подорожника. Честно говоря, я не знала точную дату своего рождения, но в том, что мне будет семнадцать, была уверена.
-Ну и что? - не желал сдаваться мальчуган, - Ну и что?...
-Ничего особенного, - ответил я на немой вопрос Стендаля, - редакция цела, не сгорела, не обвалилась, не взорвалась. Всё в порядке.
Кроме того, что мир скоро сдохнет.
-Ты уже подумал, о чём будешь писать? - безразличным тоном проговорил шеф. В понедельник статья должна лежать на моём столе.
И погрузился в свои бумаги, показывая всем своим видом, что больше со мной дел иметь не желает. Я подхватил свою сумку, кивнул Вечеру и поспешил на пару.
Нужно было опередить запаздывающий звонок.
Полка вторая. Когда кончился дождь,
наступила тишина. Цвета старых обоев с незабудками по краям. Тишина длиной в сорок секунд. Сорок секунд до звонка, обжигающе громкого, всегда дающего надежду. Долгий - означает, что кончилась пара, короткий, что лишь половинка.
Когда кончился дождь, я полез в сумку за ручкой, чтобы написать её имя на подоконнике, пока никто не видит. Но никакой ручки я не нашёл, а лишь понял, что мне придётся снова тащиться в редакцию. Всё-таки память не губка: что-то впитала, а что-то и утекло.
Редакционный фотоаппарат, который наделал мне утром проблем, по-прежнему лежал в моей сумке.
Полка третья. Девушка, которую я люблю.
На сей раз меня вообще никто не заметил в редакции, словно я был не я, а лишь лёгкий ветерок, на который можно и не обращать внимания. Стендаля не было, наверное, отправился в столовую, а Вечер по-прежнему находился в Ираке, надеясь спасти неизвестную девушку, которая так боится американцев. Поняв, что делать мне в редакции нечего, я положил фотоаппарат на стол и молча вышел. Не нужно шуметь,
завтра они снова введут войска в Ирак. Я не могу избавиться от этой мысли, она слилась со мной, и стала частью меня. Я боюсь взрывов, но я должен её спасти, пусть даже ценой собственной жизни. Пусть меня расстреляют холодным октябрьским утром, впрочем, в Ираке наверняка будет теплее, чем здесь. Да, мой друг, тебя расстреляют...
и тебе воздастся за это.
В коридоре я наткнулся на Расчешиську. Это было чудо номер один нашей группы. Казалось, он никогда не брал в руки расчёску, а если и брал так только затем, чтобы чесать ею под мышками. Длинные светло-русые волосы Расчешиськи не знали никакого порядка, словно вздорные сорняки на опытном огороде. Парень стоял у стены и упорно ковырял её пальцами, словно хотел дыру в безвоздушное пространство провертеть.
-Привет, - кивнул я ему, - Лена Луговая пришла в универ?
-Да, брат, - отозвался Расчешиська, - вот только ты ушёл, и она пришла.
-Правда? - разозлился я, как будто Расчешиська был тут в чём-то виноват, - Какая жалость! Но почему ты так быстро её заметил? Смотри, парень, это моя девушка, я за неё и в стену вогнать могу.
-И не жалко? - продолжая колупать стену, проговорил Расчешиська.
-Жалко? - расхохотался я, - Кого? Тебя? Не смеши.
-Стену, - ответил Расчешиська, продолжая заниматься своим делом. Завтра они снова введут войска в Ирак, а мы так и будем заниматься своими делами, будто это нас не касается.
-А зачем ты казённые стены портишь? - не отставал я, - Смотри, а то здание рухнет, и все мы сдохнем, понятно тебе?
-Не все, я сейчас ухожу, - как-то, между прочим, бросил парень, - Кирсанов надоел до чёртиков. Сдохнут только те, кто останется в универе.
Тут меня мороз пробрал по коже. В прошлую сессию Расчешиська также ни с того ни с сего подошёл ко мне и сказал, что латинский язык мне ни за какие коврижки не сдать. Я, конечно, посмеялся над парнем и послал его куда подальше, но это не помогло, и латынь я сдал только с третьего раза, когда дверь универа готова была уже громко захлопнуться за моей спиной.
А ещё Расчешиська угадывал наши оценки на экзаменах, словно это кайф ему доставляло. В группе нашим девочкам это не очень-то нравилось, потому Расчешиську и не любили. Сам себе парень почему-то больше тройки никогда не мог угадать и учился еле-еле, может быть просто потому, что конспектов ему никто списывать не давал, а делать их самому было просто лень, стену-то колупать куда проще!
Не желая больше тратить время на пустую болтовню, я бодрым шагом направился в аудиторию. Расчешиська не соврал: Лена была там. Болтала с Авдеевой и Огоньковой о сегодняшней проверочной работе у Кирсанова, про которую я со своими газетами и пустыми разговорами совсем забыл.
-Привет, Лена, - улыбнулся я, оглядев чьи-то вещи на парте девушки - кто с тобой сидит?
-Петренко, - ответила Лена, - она к проверочной не готова, вот и хочет, чтобы я ей подсказывала.
-Перебьётся, - поморщившись, ответил я, отбросив сумку Лизы на заднюю парту, - дома надо готовиться, а не на подсказках подружек выезжать. Я - к тебе.
-Боюсь, что Лиза не будет в восторге, - улыбнулась Лена. Похоже, ей понравился мой отчаянный поступок, а мне только это и было нужно.
-Лен, я тебя сегодня провожу домой, сказал я, выдирая из Лизиной тетради двойной лист, - Представляешь, сегодня никакой работы нет!