И.
Грэму Грину
8 ноября 1950
Ужасно благодарен за маленькую пожарную машину. Спору нет, Вы — величайший прозаик века, но так ли уж «насыщенно драматическое повествование», как гласит надпись на обложке?
Приезжайте поскорей. У меня есть икра.
И.
Грэму Грину
18 августа 1951
Дорогой Грэм,
большое спасибо за «Коней одной любовной связи» {843} — сегодня получил. Не знаю, показывал ли Вам Кэремен мою рецензию. Сквозь сдержанный стиль просматривается огромное восхищение Вашей книгой. Надеюсь — нет, не сомневаюсь, — она будет иметь успех.
В конце следующей недели Лаура увозит детей, и я почти месяц буду один. Могу ли надеяться, что Вы скрасите мое одиночество? Обуреваемый воспоминаниями о военном времени, пишу нескончаемый роман из армейской жизни. Очень, кстати говоря, вдохновился, когда прочел, что, по мнению Бендрикса {844}, 1000 слов в день — результат неплохой. Когда-то мне удавалось писать и 3000 слов в день, да и теперь довожу иной раз счет до 1200. Впрочем, Бендрикс, подозреваю, пишет лучше меня.
В Америке, когда человека посвящают в духовный сан, он получает предложение от страховой компании застраховаться на случай лишения сана. Что ж, в этом, судя по всему, есть смысл.
Ронни Нокс предлагает Вам сюжет: благородный священник берет на себя чужие грехи, чтобы помочь нуждающимся.
Так приезжайте же, если лежит душа.
Всегда Ваш
Ивлин.
Грэму Грину
21 августа 1951
Дорогой Грэм,
жду Вас с нетерпением. Но должен предупредить о некоторых неудобствах. Выпивки дома полно, а вот со съестным дело обстоит не лучшим образом. Моя кухарка в отпуске, вместо нее я нанял женщину из деревни. Если готовы есть яичницу, то от голода не умрете, но, боюсь, общепринятых блюд будет Вам не хватать.
Автомобиль. Вы водите? Я — нет. В нашем распоряжении будет ветхая машина. Впрочем, если нам захочется купить почтовую марку, до почты мы сможем добраться и пешком.
Дворецкий. Вчера слег. А ведь все мои — и Ваши — удобства целиком зависят от него. А он, как видно, выбыл надолго.
Пишу все это, чтобы Вы понимали: Ваш визит будет сопряжен для Вас с некоторыми неудобствами. Для меня же он будет сплошным удовольствием, ведь неудобства мне придется терпеть в любом случае, а Ваше присутствие их скрасит. Если Вы готовы разделить их со мной — милости просим.
По вечерам я надеваю смокинг, однако Вам, если Вы, как Генри Йорк {845}, «в наряде… пышном… не так удобно мне», следовать моему примеру вовсе не обязательно.
В Вашем распоряжении будет гостиная, где Вы сможете писать, а также ванная и постель. Горячую воду в любое время обещать не могу — за бойлер «отвечает» заболевший дворецкий. Кокса полно — если Вы что-то смыслите в том, как работает бойлер.
Словом, будем жить жизнью швейцарских робинзонов {846}. <…>
Грэму Грину
Пепельная среда, 27 февраля 1952
Дорогой Грэм,
<…> жаль, что наш с Вами февраль на Капри не состоялся. С Рождества меня преследуют такие сильные боли, что еду погреть старые кости в другое место /На Сицилию. — А.Л./. Не удивился, когда прочел в газетах о Ваших сайгонских злоключениях. Сами виноваты — не надо было признаваться в своем красном прошлом. Прочел, как вы разнесли в пух и прах американскую разведку. Эти шпионы, надо полагать, обнаружили у Вас «волчий билет» {847}. Признавайтесь.
Ни минуты не сомневаюсь, что Ваш текст ужасно извратили. Говорить по душам с журналистами — безумие. Американцы, конечно же, трусы. Они, почти все, — потомки негодяев, которые из страха перед военной службой сбежали от своих законных монархов. Хорошо, что Вы вбили им это в голову. Но какой-то безумный репортер заявил, что Вы сказали, будто католическая вера запрещает правителю нанимать шпионов для выявления потенциальных бунтарей. За такое и под суд отдать могут. Этот же репортер написал, что, на Ваш взгляд, демократия совместима с католицизмом. Такая точка зрения, может, и не подсудна, но очень вредна.
Кончил книгу {848}, которую писал. Не получилась. Разумеется, все писатели пишут плохие книги, но сейчас, именно в это время, мне обидно. В ней есть несколько отличных фарсовых сцен — но только на первых страницах. Дальше — скучно. Что ж, такой была война. <…>
Грэму Грину
7 октября 1952
Дорогой Грэм,
Ваше письмо очень меня согрело. Спасибо большое.
Когда Вы возвращаетесь? Что-то давно мы не виделись.
Завершается сорок девятый год моей жизни. А Ваш только начинается. Говорят, впереди — критический период, который скажется на всей последующей жизни. Это был год дружеских потерь. И не из-за смертей, а из-за жизненных передряг. Наша с Вами дружба началась довольно поздно. Дай Бог, чтобы продолжалась.
Пожалуйста, оставьте мне билеты на Вашу премьеру. Буду громко аплодировать и кричать: «Автора!»
Не скрою от Вас, мне показали Ваше письмо про Чаплина {849} в «Нью-Стейтсмен».
Если Кэтрин еще на Капри, большой ей от меня привет.
И.
Грэму Грину
2 мая 1954
Дорогой Грэм,
с тех пор как Вы показали мне письмо Великих Инквизиторов {850}, мое негодование только растет. Письмо это столь же бессмысленно, сколь и несправедливо — злостное извращение благородной книги.
Вы хотите, чтобы почитатели «Силы и славы» подняли свой голос в защиту романа? Я готов и буду рад. Не думаю, впрочем, чтобы в Вашем положении следовало бы (следует?) прибегать к подобным мерам. Знаю, у вас есть самые лучшие духовные наставники; мне же, человеку непосвященному, казалось бы, что сейчас слово за инквизиторами. Вы ведь не обращались в Церковь за одобрением. Их дело рекомендовать внести в роман изменения и тем самым выставить самих себя на посмешище. На то, чтобы написать свое первое письмо, у них ушло четырнадцать лет. У Вас на ответ уйти должно столько же.
Но если Вам кажется, что публичный протест все же необходим, — можете на меня рассчитывать.
Всегда Ваш
Ивлин.
Грэму Грину
3 января 1961
Дорогой Грэм,
мне прислали сигнальный экземпляр «Ценой потери», и я прочел роман с огромным интересом. Я мог бы многое сказать о великолепном описании лепрозория, а также о том, с каким блеском вы решаете проблему диалога на четырех языках. Особенно мне понравилась проповедь отца-настоятеля. Но рецензировать роман я не буду, за что прошу меня извинить.