Если стол будет уставлен пятьюстами блюд, француз обязательно попробует каждое, а потом посетует на отсутствие аппетита. Об этом мне уже писать приходилось. Один мой знакомый выиграл солидную сумму, заключив пари, что petit maître попробует четырнадцать различных блюд, не считая десерта, а затем отругает повара, заявив, что тот не повар, а жалкий marmiton — поваренок.
Французы обожают свои волосы, и любовь эту они, по всей вероятности, унаследовали от дальних предков. Первые французские короли славились длинными волосами, и народ этой страны, естественно, считает их необходимым украшением. Француз скорее расстанется со своей религией, чем с волосами, от которых он не откажется ни за что на свете. Я знаю одного господина, страдавшего постоянными головными болями и оттоком крови от глаз. Врач посоветовал ему коротко постричься и каждый день принимать холодные ванны. «Как (вскричал больной)?! Отрезать волосы?! Слуга покорный!» Он отказал своему врачу, потерял зрение и чуть было не лишился разума, и теперь его водят по улицам, его волосы лежат в мешке, а на глаза надет шелковый платок. Граф Сакс {246} и другие авторы, пишущие о войне, не раз доказывали всю абсурдность ношения солдатами длинных волос. А между тем нет в этой стране ни одного солдата, который бы не носил длинную косицу, оставляющую след на его белом мундире, и сие вздорное фатовство распространяется даже на низшее сословие, на самых неимущих. У decrotteur [127], который чистит обувь на углу рядом с Пон-Неф, свисает до пояса точно такая же косичка, и даже крестьянин, что возит на осле навоз, носит волосы en queue [128], хотя у него может не быть ни рубашки, ни штанов. Свою косичку он считает украшением, чтобы заплести ее, тратит немало времени и сил и, демонстрируя ее миру, тешит тем самым свое самолюбие. Оттого, что у простых людей этой страны грубые черты лица, невысокий рост, оттого, что они постоянно гримасничают, а косички их париков напоминают хвост, у французов имеется некоторое сходство с большими павианами, когда те встают на задние ноги. Очень возможно, именно этим сходством объясняется то, что их выставили на посмешище соседи {247}. <…>
Французов принято считать неискренними и упрекать в отсутствии великодушия. Но упреки эти, мне кажется, не имеют под собой достаточных оснований. В этой стране высоко ценятся и всячески поощряются знаки дружеского участия и привязанности, каковые, впрочем, не следует понимать буквально. И если с их великодушием встречаешься, прямо скажем, не часто, то нехватку эту следует приписать не столько отсутствию благородных побуждений, сколько тщеславию и хвастовству, которые, поглощая французов целиком, лишают их возможности оказывать благодеяния. Тщеславие и в самом деле настолько укоренилось во всех сословиях, что французов можно считать величайшими эгоистами на свете, и самый жалкий нищий будет рассуждать с тем же самомнением и заносчивостью, что и первое лицо в государстве. Сознание своей бедности пли бесчестья ничуть не помешает французу вступить в разговор, сделать сомнительный комплимент самой обворожительной даме, добиться расположения которой у него нет никаких шансов. Ему совершенно безразлично, есть ли жена у него самого, а у дамы, за которой он приударил, — муж; собирается ли она постричься в монахини или обручена с его лучшим другом и благодетелем. Он ни минуты не сомневается в том, что его ухаживанья будут приняты, и если он встретит отпор, то обвинит в этом ее плохой вкус, однако в своих собственных достоинствах не усомнится ни под каким видом.
Следовало бы еще очень много сказать о воинственности французов, а также об их представлении о чести, которое столь же абсурдно и пагубно, однако письмо это и так растянулось на много страниц, в связи с чем оставим эти темы до следующего раза.
Имею честь, сударыня, оставаться
уважающим Вас, преданным Вашим слугою.
Эдмунд Берк {248}
Из ранних эссе
Разрозненные наблюдения
Успех каждого человека в значительной мере зависит от того, что думают о нем другие. Честность, неподкупность более всего котируются в народе, способности — при дворе.
Красноречие имеет огромное влияние в народных государствах, сдержанность и благоразумие — в монархиях.
Политика невозможна без притворства. В республиках выгоднее всего simulatio; при дворе — dissimulatio [129].
Богатому монарху, если только он не скряга и не стяжатель, опасаться, как правило, нечего; монарх же, который беден, всегда находится в зависимости и почти всегда пользуется дурной славой… Если богатство корыстолюбивого монарха постоянно растет, про его корысть и алчность забывают. Алчность принято считать мудростью, мотовство — глупостью.
Частые военные суды приносят вред. Главнокомандующему следует прибегать к ним как можно реже. Строгость хороша в отношении солдат, но никак не офицеров и генералов. Ведь в результате страдает достоинство воинского звания, к тому же, чем чаше применяется подобное наказание, тем больше людей его заслуживают. Если генерал чего и боится, то только стыда.
Изящные рассуждения под стать запаху тонких вин, которые разрушают мозг и куда менее полезны, чем обычные вина, пусть и более грубые.
Ум, обуреваемый сомнениями, имеет то же действие на наш рассудок, что брожение — на напитки: вначале их невозможно взять в рот, зато потом нельзя от них оторваться.
Тому, кто приходит просить о милости, не пристало ссылаться на свои заслуги и достоинства, ведь это означало бы, что милость проситель требует, словно в уплату долга, — долги же люди, как известно, отдавать не расположены. Справедливость как таковая не является высшей добродетелью для обеих сторон: тот, кто оказывает милость, благодарности не получает; тот же, кто милости удостаивается, вовсе не считает это милостью.
Молодые люди любят превозносить все хорошее и заглаживать все плохое. Вот почему многие из них не оправдывают ожиданий и становятся самыми заурядными людьми, ведь вначале им уделялось слишком много внимания, потом — слишком мало.
Мне приходилось учиться в нескольких школах. Из полусотни учеников, мне запомнившихся, не было ни одного, кто бы проявил минимальную способность к изучавшимся в школе предметам. Многим, однако, отлично удавались другие вещи. Как же мудро распорядилась Природа, что школьные предметы редко пригождаются в жизни. Вот почему те из нас противоречат Природе, кто дает деньги на бесчисленные школы и колледжи, дабы заставить людей учить то, что или им не дается, или же никогда не пригодится.
Очень немногие из тех, кто успевал в школе, преуспел в жизни. В то же время я что-то не припомню ни одного бездарного ученика, который бы прославился. Те, кто хорошо делал свое дело, стал, как принято говорить, дедовым человеком. Par neque supra. [130]
129
Simulatio (
130
Par neque supra (