— Не понимаю, — сказал я. — Не понимаю, почему система…
Перттиля дружелюбно усмехнулся. Что на голове, что на лице у него не было ни волоска — он их тщательно сбривал, и, когда он улыбался, следы улыбки можно было видеть даже на затылке.
— Ой, извини. Иногда меня немного заносит. Я так привык открываться людям, что забываю дать им пространство, — сказал он голосом, которой появился у него меньше года назад.
Год назад он говорил, как все, но после всех этих курсов тембр его голоса превратился в нечто среднее между сказкой на ночь и переговорами об освобождении заложников. И это очень плохо совпадало с тем, что я о нем знал.
— Ты только не подумай… Я хочу дать тебе пространство для маневра. Ты говори, а я буду слушать. Но прежде чем мы начнем, есть один вопрос, который я хочу тебе задать.
Я подождал. Перттиля уперся локтями в колени и наклонился вперед.
— Как тебе наш новый офис? Командная работа, открытость? Наше стремление все делать вместе? Делиться знаниями в реальном времени. Наш корпоративный дух?
— Как я уже говорил, мне кажется, что это замедляет нашу работу и усложняет…
— Но ты же понимаешь, что мы — одна команда? Мы узнаем друг друга, чувствуем присутствие друг друга, учимся друг у друга, будим наш спящий потенциал…
— Ну…
— Все говорят, что они нашли свое истинное «я», — продолжал Перттиля, — достигли нового уровня понимания — не просто как математики и аналитики, но как люди. А все потому, что мы поставили своей целью стереть границы. Все границы — и внутренние, и внешние. Мы поднялись на новый уровень.
У Перттиля были глубоко посаженные глаза под темными бровями, из-за чего было трудно прочитать выражение его лица. Но я мог представить себе, что за этими глазами, в самой глубине, яростно ревел огонь. По моему позвоночнику снова прокатилась холодная волна неопределенности.
— Насчет этого не знаю, — сказал я. — Мне сложно оценить все эти… уровни.
— Сложно оценить… — овторил Перттиля и откинулся на спинку стула. — Ладно. За решение каких задач, по-твоему, ты мог бы взяться?
Такого вопроса я не ожидал и с трудом удержал руки на коленях.
— За те задачи, которые у меня уже есть. Я математик, и…
— Как ты видишь себя частью команды? — прервал меня Перттиля. — Что ты приносишь команде? Сообществу? Семье? Чем ты готов нас одарить?
Вопрос с подковыркой? Я решил быть предельно честным.
— Математически…
— Давай на минуту забудем о математике, — сказал он и поднял свою правую руку, словно пытаясь остановить невидимый поток, струящийся через комнату.
— Забыть о математике? — непонимающе спросил я. — Эта работа основана на принципах…
— Я знаю, на чем она основана, — кивнул Перттиля, — но нам необходим общий путь, по которому мы идем вместе, и неважно, что у нас в руках — математика или что-то еще.
— В наших руках? Боюсь, это не та часть тела, которая принесет нам пользу, — сказал я. — Наша сила в логике. Нам нужна ясная голова.
Перттиля снова наклонился вперед, упер локти в колени и сдвинул голову чуть вбок, приняв позу мыслителя. Выдержал долгую паузу и, наконец, произнес:
— Когда я стал у руля этого отдела, он увязал в грязи. Ты помнишь, каждый сидел в своем маленьком кабинетике, работал над чем-то, и никто не знал, чем заняты остальные. Это не было продуктивно, и отсутствовало всякое чувство сообщества. Я захотел перенести эту группу бумагомарак и астрофизиков в двадцать первый век. А теперь это произошло. Мы летим. Летим к самому солнцу.
— Я бы этого не рекомендовал. В любых условиях. К тому же, даже если выражаться метафорически, это…
— Видишь? Я именно об этом и говорю! Есть один парень, который всегда противостоит всему, что мы делаем. Парень сидит в своем уголке и считает, как хренов давно потерянный кузен Эйнштейна. Угадай, кто это?
— Я просто хочу, чтобы все было рационально и разумно, — сказал я. — Именно это и дает нам математика. Это конкретное знание. Не знаю, зачем нам нужны все эти «внутренние дети», все эти… графики настроения. По-моему, они нам ни к чему. Нам нужны разум и логика. Вот что я приношу.
— Приносил.
Одно это слово причинило мне больше боли, чем тысячи предыдущих. Я знал свой профессиональный калибр. Я почувствовал, как заколотилось сердце и ускорился пульс. Все это было абсолютно недопустимо. Неопределенность прошла, и ее сменили раздражение и досада.