— Ну, тёщенька любимая, ну ты даёшь, — отец присел на табурет, дрожащими руками опять достал сигарету.
— Миша, курить-то когда, — осадил его дядя Паша, — надо или разделывать, или везти быстрее в морг.
— Я что тебе — мясник, родного человека разделывать? — рыкнул отец. — Повезу сейчас в газельке. Наверное, полчаса ещё есть на погрузку. А там бригада сама разберётся. Им не впервой. Тем более, со связанной легче. Ой, бабуля, ой, бабуля… — он закусил губу. Тут Котька тоже не выдержал и заревел.
— Поехали, Костян, со мной, — отец притиснул его к себе так, что стало трудно дышать. — Хоть с бабушкой попрощаешься.
— Надо маме позвонить, — выдавил сквозь рыдания Котька.
— Вечером, ей только этих дел в командировке не хватало! Всё, пошли, — отец взял себя в руки, резко поднялся с табуретки. Вдвоём отец и дядя Паша споро вытащили бабушку во двор и погрузили в кузов.
— Пап, а она точно… — вертясь рядом, не выдержал Котька.
— Да точно, точно! Виском ударилась, так уж точнее некуда. Ой, бабуля, бабуля… Нет бы летом! Сделали бы всё по-человечески, с процессией, с цветами…
— Марь Санна вообще помирать не собиралась в ближайшие двадцать лет, — встрял дядя Паша.
— Это точно, — махнул рукой отец. — Могла ещё пожить… Зимой было бы семьдесят два… Всё, Костян, поехали! Там ещё освидетельствовать смерть, пол-вечера займёт. Кстати, и очередь будет.
— Почему очередь? — Котька залез на сиденье, но уже без утреннего энтузиазма.
— Потому что первое октября, потому что теперь не подождёшь три дня — всё срочно делать надо! Цыплят по осени считают, слыхал?! — отец завёл мотор. — И до снега так будет. Один раз тепло было, снег не выпадал до декабря, так они до декабря и шастали, пока вирусняк по теплу гулял…
— Я слышал, раньше так не было, — угрюмо сказал Котька.
— Когда — раньше? Когда, двадцать лет назад не было? Так и СПИДа не было тоже, потом вывели в пробирке пидарасы какие-то. И эту заразу тоже кто-то на людях стал тестировать, я уверен.
— И всё разом двадцать лет назад появилось…
— Не всё. Где-то и раньше появилось. Но двадцать лет назад я, как ты, шкетом был, и на улице спокойно гулял, не боялся, что меня какой-нибудь выползень схватит…
Отец замолчал, мрачно уставился на дорогу. Яркий осенний день клонился к вечеру, они как раз проезжали через рощу, и рыжие солнечные зайчики ложились на дорогу, под колёса. В таком освещении любой выползень издали покажется ангелом.
— Останавливаться не будем, если что, да? — сказал зачем-то Котька.
— Специально — нет. Если под колёса полезет, раскатаю, и всё, — нехотя ответил отец.
Зря Котька сказал про «останавливаться» — сглазил. Только они выехали из рощи, как мотор заглох. В утробе машины что-то скрежетало, заводиться она отказывалась.
— Твою мать! Твою мать! — отец перестал сдерживаться, покрыл потоком брани машину, выползней и все неудачи, которые на них свалились сегодня. Выскочил, пнул колесо. Котька выбрался из машины вслед за ним.
— Эвакуатор ждать… Даже воды не взяли, — сплюнул отец.
Котька прислонился спиной к горячему металлическому кузову и затих. Потом повернул голову, прижался ухом.
— Пап, там шебуршится, — сказал он тихо. Отец не слушал его. Напряжённо уставившись в блестящую точку на горизонте, закричал:
— Машина едет!.. Может, возьмут на буксир… Эй, мужики! Мужики! — он выскочил на разделительную полосу, размахивая руками. Машина быстро приближалась, это была серебристая «Лада». Люк на крыше распахнулся, оттуда, как чёртик из табакерки, высунулся человек.
— Папа!! — закричал не своим голосом Котька. Отец успел спрятаться за машину. Бахнул выстрел, пуля звонко щёлкнула по кузову.
— Долбо…! Чё, не видно, что я не зомби! Идиоты сраные!
Теперь они на всякий случай прятались за кузовом от проезжающих мимо.
— Пап, давай на ветровом стекле напишем чем-нибудь: «Мы не зомби», — предложил Котька.
— Думаешь, они читать будут! Они только повеселиться хотят! Развлечение нашли! — гневную тираду прервал страшный удар, потрясший газель. Котька подумал, что по ним выпалили из гранатомёта, но потом понял, что бьют изнутри кузова.
— Бабуля… — прошептал отец, помертвев. Ещё один страшный удар. Как раз по той стенке, к которой они прислонились. Котька отпрыгнул, как ужаленный. Ему показалось, что стенка вспучилась.
— Она не пробьёт, не бойся, — попытался успокоить отец, да видно было, что у самого поджилки трясутся. Котька мгновенно вспомнил все кошмарные истории, связанные с выползнями: и про их гигантскую силу, и про неубиваемые части тела, которые даже после выстрела в голову продолжали жить: ползающие руки, грызущие челюсти… Всё это враки, конечно… наверное…
Ещё удар. Чем она колотит? Встала, разбежалась и головой в стенку? Так она череп себе размозжит. «Оно и к лучшему». Удар. Удар. Котька закусил губу, как папа, пытаясь не зареветь опять. Отец взревел:
— Да заводись ты, сволочь!! — вскочил опять в кабину. Газель зафырчала и неожиданно поехала. Котька еле успел вскарабкаться. Отец выжал сумасшедшую скорость, нервы его были на пределе, хотелось быстрее закончить это всё. Газель виляла как сумасшедшая, потому что удары не прекращались. Постепенно они стали более целенаправленными, переместились ближе к кабине, туда, где пряталось что-то живое.
— Щас повернём, и уже недалеко до Люблинского… Потерпи, бабуся, потерпи, бабуся… — бормотал отец, и слёзы текли по его лицу.
— Баб, а пирожки были с картошкой или с капустой? Я не посмотрел! — неожиданно крикнул Котька.
Он ждал очередного удара, но его не последовало.
— Вкусные, наверное, были пирожки, — заикаясь, торопливо заговорил Котька. На повышенных тонах, голос звучал почти визгливо, чтобы в кузове было слышно. — Я очень любил, когда ты делала пирожки со щавелем. Сладкие. Жалко, щавель не круглый год есть… Мы обязательно посадим щавель. Я сам научусь делать пирожки. Мама не любит стряпать…
— Говори, говори, — взмолился отец, когда у Котьки перехватило дыхание.
— Я говорю! Говорю! Бабуля, мы тебя очень любим! — Котька зажмурился, заставил себя продолжить. — И раньше любили, и сейчас любим! Мы тебя увозим не потому, что не любим тебя! Мы как раз очень любим! Мы хотим, чтобы ты не мучилась! Это всё вирус! Это не ты хочешь нас съесть! — он громко высморкался и завыл, держа платок у лица. Все мысли, все слова вылетели из головы. Удары возобновились. Кажется, теперь они были ещё злее.
— Па-а-па-а-а!! — провыл Котька. — Я не могу-у-у! Давай её выпустим!!
— Как мы её выпустим, на хер!! — заорал отец.
— Откроем кузов и по газам!! Вильнём пару раз, она вытряхнется!!
— Да ни хера!!!
— Я не могу-у-у та-а-ак! Я не могу-у-у та-а-ак!!
— Не ори! Задолбал!! — отец сжал руль до белых костяшек. Котька притих и только стонал в платок. Некоторое время отец вёл машину молча, потом зашипел, ударил по тормозам:
— Да провались ты! — распахнул дверцу и исчез. «Снимает блокировку с дверей», — понял Котька. Отец, запыхавшись, вернулся в кабину, он, видно, очень боялся, что бабушка выскочит и погонится за ним.
— Держись теперь, сам всё придумал! — и заложил крутой вираж, выскочил на пустую встречку, потом едва не съехал на обочину, крутнул ещё, ещё… Шорох по стенкам кузова, что-то брякнулось об дорогу.
— Выпала!! — завопил Котька, увидев в зеркало заднего вида фигуру бабушки. Она поднималась, вставала на подгибающиеся ноги.
— Всё… всё… пусть другая какая-нибудь сволочь стреляет! Пусть другая! Пусть только попробуют сказать, что я не мужик! — отец развернул газель, она промчалась мимо бабушки и устремилась по тракту обратно в посёлок.
Котька не отрываясь смотрел назад. Бабушка в сбившейся набок косынке стояла неподвижно и растерянно. Если бы не обрывки верёвки на руках и ногах, если бы не размозжённые костяшки…