Согнувшись, он рассматривал дыру с неровными краями, заштопанными суровой чёрной ниткой. Та-ак, успело разойтись. Между двумя стежками выползала густая жёлто-коричневая струя. Поплевал на пальцы, вытер. Плохо: можно не дотянуть. Пошарил в рюкзаке, извлёк цыганскую иглу с длинной чёрной ниткой, обмотанной вокруг неё. Размотал нитку. Натянул кожу, образовав валик, и с припуском воткнул в неё иглу. Дёрнулся — но не от того, что было больно… Больно-то как раз и не было, он ощущал только досадное покалывание, вроде зуда в комариных укусах на второй день, и вот это мешало сильнее боли. Голова ждала боли, а тело ей противоречило. Из этого несовпадения рождалась такая невыносимость, что приходилось принуждать себя вонзать иглу, со скрипом протаскивать её сквозь скомканную кожу, снова вонзать…
Потом он нашёл себя сидящим на унитазе с опущенной крышкой. Рана закрыта. По крайней мере, пока. Он скомкал смердящие повязки, ткнул их в мусорный бак. Они не поместились, бак больше не закрывался. Плевать на такие мелочи, теперь он беспокоился только, не слишком ли туго натянул кожу, не лопнет ли она на груди или на ключицах. Стало трудно двигать подбородком и шеей. Из рюкзака явилась разодранная на полосы клетчатая рубаха — новое тряпьё, которое он обмотал вокруг себя. Закончив, он на минуту застыл, потом сосредоточенно пожевал губами: возясь с перевязкой, он забыл, зачем и куда едет. Это уже случалось: теперь ему трудно стало удерживать в голове сразу два-три важных дела. Он — как неумелый жонглёр из цирка: подбрасывает шарики, они осыпают его разноцветным дождём, разбегаются, за ними приходится гоняться по арене… А один шарик только что закатился в какой-то невидимый схрон. Его надо найти. Непременно. Иначе вся поездка к чертям. И зря сновала игла, проталкиваясь сквозь бледный валик кожи.
По счастью… Да нет, какое тут счастье. Счастья не бывает. Просто он знает, как этот шарик найти.
Он вышел из туалета в облаке тухло-рыбно-фекального смердения. Утончённый брюнет в клетчатых шортах и с козлиной бородкой, ждавший своей очереди, поморщился. Хотел что-то сказать, но посмотрел вслед — и промолчал.
Как Лёшка способен быть таким жестоким? Он же знает, что для неё напоминание о её вине — как ножом по сердцу. Потому что — ну что такое её жизнь, как не сплошная вина? Неужели надо её добивать, постоянно суя в это носом?
Первый источник вины она приобрела ещё до рождения, когда несостоявшийся папа бросил будущую маму, не в силах вынести известия, что станет отцом. «Если бы мы успели привыкнуть друг к другу, может, оно бы как-то между нами и склеилось», — философски рассуждала мама, а Надя сжималась, угнетённая тем, что нахально зародилась не вовремя и тем не дала склеиться семье. С первого по десятый класс была виновата в том, что не круглая отличница, а ещё — что не совмещает учёбу с активными общественными нагрузками и не помогает маме по дому. После поступления в институт виновата стала в том, что какая-то забитая и зачуханная, отчего все подруги уже при парнях, а она — хоть тресни — нет.
На четвёртом курсе, правда, устаканилось. Появился в параллельной группе Лёша, а дальше какое-то время всё было как полагается. И любовь, и свадьба вскоре после того, как оба устроились на работу — он в контору, она в НИИ. И вот эта самая кооперативная квартира, с которой помогли его родственники… У них была отличная жизнь, хорошая работа и театр по праздникам, но что-то уже постукивало, подступало то ли извне, то ли изнутри: она женщина, она обязана быть ответственной, в приступах ответственности то и дело тикали биологические часики, унося возможность родить ребёнка. А на что и семья без детей? Забеременеть, однако, долго не получалось, она плакала, в очередной раз обнаруживая тёмное пятно на трусиках, подурнела и испытывала вину перед всеми: перед Лёшей, недовольным её перепадами настроения (о ребёнке он сам не заговаривал, но ведь мужчинам всегда нужен наследник), перед свёкром и свекровью, то и дело спрашивающими «Где же внуки?», перед мамами, которые по утрам ведут в детсад маленькие орущие комочки.
Зато беременность — до чего ж это было хорошо! Будто свет пролился свыше. Она — такая, как надо. И мир вокруг неё — такой, как надо. Отпали все тревоги, все сомнения. Всё просто. Нет ничего важней забот о диете, и баночек с мочой на анализ, и эластичных бинтов. И посещений женской консультации, где в очереди она сидит рядом с такими же гордыми и животастыми, как она. Открыто и смело она смотрела в глаза людям. Жизнь была нужной и простой.