— Вы настолько неправы, что это потрясает, — резко ответила Гурджиефф. — И не только вы — общество в целом. Знаете, в восьмидесятых, когда мы начали откровенно говорить о сексуальных домогательствах и инцесте, эта тема широко обсуждалась. Для таких, как я — жертв сексуального насилия — это было как глоток свежего воздуха. Мы больше не были маленькой грязной тайной; ужасные вещи, которые с нами творили, вышли наружу, и мы, наконец, осознали, что в них нет нашей вины. Но это была неприятная правда, и людям вроде вас, людям, увидевшим своих соседей, отцов и священников в совершенно новом свете, было с ней неуютно. Вам больше нравилось, когда всё это было скрыто, когда с этим ничего не надо было делать. Вы хотели загнать это внутрь, маргинализировать, исключить из повседневной жизни, не обсуждать.
Хизер подумала об этом. Инцест, педофилия, растление малолетних — все эти вещи, естественно, рассматривались на занятиях по психологии. Но как часто она о них упоминала? Беглая отсылка здесь, короткое объяснение там — и быстро двигаемся дальше, прежде чем станет совсем уж неприятно, к тяге к самореализации по Маслоу, к интровертам и экстравертам Адлера, к Скиннеровскому оперантному обуславливанию.
— Возможно, — сказала она.
— Может быть, вы и правы, — сказала Гурджиефф, по-видимому, желая в чём-то уступить в награду за уступку Хизер. — Может быть, в вашем прошлом ничего и не происходило — но почему бы не узнать это наверняка?
— Но ведь я ничего такого не помню.
— Вы ведь наверняка бывали злы на своего отца.
Хизер снова почувствовала, что вопрос снова угодил в цель.
— Конечно. Но он никак не мог мне ничего сделать.
— Это естественно, что вы не помните, — сказала Гурджиефф. — Почти никто не помнит. Но оно там, скрыто в глубине. Подавлено. — Она снова сделала паузу. — Вы знаете, мои воспоминания об этом не были подавлены — какова бы ни была причина. А вот у моей сестры Дафны — она на два года младше — были. Я десятки раз пыталась с ней об этом поговорить, и она отвечала, что я сбрендила — и однажды, когда нам уже было за двадцать, она мне позвонила. Она вспомнила — воспоминания, которые она подавляла пятнадцать лет, наконец, вернулись. Мы выступили с отцом вместе. — Пауза. — Как я сказала, жаль, что вы не можете сделать того же с вашим отцом. Но вам придётся что-то сделать, чтобы заставить это выйти наружу. Панегирик — один из методов.
— Панегирик?
— Вы записываете то, что сказали бы вашему отцу при встрече, будь он ещё жив. После чего читаете это на его могиле. — Гурджиефф подняла руку, словно осознав, как мрачно это прозвучало. — Не волнуйтесь — это делается при свете дня. Это отличный способ достижения завершённости.
— Не знаю, — сказала Хизер. — Я сейчас ни в чём не уверена.
— Конечно. Это совершенно нормально. Но поверьте, я видела множество похожих случаев. Бо́льшая часть женщин подвергалась насилию.
Хизер видела работы, отстаивающие этот тезис — но чтобы получить «большую часть», они включали в понятие насилия всё подряд, от поцелуя в щёку от нелюбимого родственника до возни первоклашек на школьном дворе.
Гурджиефф подняла глаза, глядя куда-то позади Хизер. Хизер оглянулась и увидела висящие на стене большие часы.
— Видите ли, — сказала Гурджиефф, — наше время почти вышло. Но у нас было очень хорошее начало. Я думаю, вместе мы сможем разобраться с вашей проблемой, если вы продолжите работать со мной.
7
Хизер позвонила Кайлу и попросила его зайти домой.
Когда он приехал — около восьми, после того, как они поужинали порознь — он уселся на диван, а Хизер — на кресло напротив. Она сделала глубокий вдох, раздумывая, с чего бы начать, а потом просто выложила всё:
— Я думаю, мы имеем дело с синдромом ложной памяти.
— О, — сказал Кайл. — Пресловутый СЛП.
Хизер слишком хорошо знала мужа.
— Ты ведь понятия не имеешь, о чём я, так ведь?
— Ну… да.
— Ты знаешь, что такое подавленные воспоминания — что это такое в теории?
— О, подавленные воспоминания. Конечно, конечно. Что-то такое слышал. Какой-то судебный процесс, нет?
Хизер кивнула.
— Первый был давным-давно, ещё… когда же это было? В девяносто седьмом, что ли? Женщина по имени… сейчас вспомню. Женщина по имени Эйлин Франклин, двадцати восьми или двадцати девяти лет, заявила, что внезапно вспомнила, как видела изнасилование и убийство своей лучшей подруги двадцать лет назад. Изнасилование и убийство были установленным фактом; тело нашли вскоре после совершения преступления. Но шокировало всех не то, что Эвелин вдруг вспомнила, как видела это преступление, а то, что она также неожиданно вспомнила, кто его совершил: её собственный отец.