— Товарищ дежурный! Чтоб через минуту все курсанты были в классе за партами!
С Егоровым шутки плохи это знают все. Он болезненно самолюбив, придирчив и злопамятен. Я пулей вылетел на крыльцо и во все горло заорал увлеченным игрой однокурсникам:
— Срочно в класс, сукины дети! Рудольф Леонидович рвет и мечет! Да поскорее! Обезножили, что ли?!
В запале, возможно, вылетело нецензурное слово. В окне над моей головой открылась форточка, показалось хмурое, недовольное лицо замполита Василия Максимовича:
— Товарищ курсант, зайдите ко мне в кабинет!
— Чего это я ему понадобился?! Наверное, хочет какое-нибудь общественное поручение всучить. Да я же ничего не умею! Недавно в кружок классической борьбы записался, да и там особых успехов не добился! — размышлял я на ходу.
Но рука уже привычно вскинулась к бескозырке:
— Товарищ замполит, курсант Колпаков по вашему приказанию прибыл!
Замполит глянул на меня строго, даже сурово:
— Товарищ курсант, вы что в лесу родились?
Вопрос ошарашил меня и сбил с толку. Откуда он все знает? Что в лесу жил? Отец с искалеченной левой рукой вернулся с фронта и правдами и неправдами перевелся из колхоза в леспромхоз, где одной рукой ухитрялся работать пилоставом, точить пилы, топоры, заготавливать топорища и станки к лучковым пилам.
Не задумываясь, я ответил замполиту:
— Так точно! Я в лесу жил! А отец до сих пор на лесопункте работает. Пилоставом!
— Значит, лесной человек? — в голосе замполита не было издевки, а угадывался еле сдерживаемый смех: подумать только, этот простак добровольно признается, что вырос в лесу! Он махнул рукой: Все! Идите, вы свободны! Только не материтесь больше под моим окном!
Только сейчас я понял, что, созывая на занятия однокурсников я сильно погорячился и ругнулся нецензурным словом прямо перед открытой форточкой замполита. Мысленно я был благодарен замполиту, что он не рассказал этой истории моим однокашникам. Наши зубоскалы и остряки сразу приклеили бы мне кличку «Лесной человек», «Леший» или того хуже — «Кикимора».
Шестнадцать лет — это пора первых чувств, привязанностей, симпатий к противоположному полу и, конечно, пора первой романтической любви и первых разочарований. Наши курсанты тоже прошли через этот неповторимый период юности.
Аркаша Перфильев, бывший Варавинский подросток, на секунду забежал в класс. Было темно, свет выключен, а все ребята находились в спортзале, смотрели новый кинофильм.
Щелкнул выключатель, вспыхнувший свет озарил двух парней, сидящих за партой.
— Чего в темноте сидите? Притихли как мыши! Я думал тут нет никого! Кино такое интересное! Пойдем смотреть!
Перфильев жил с тетей на Варавино, в частном домике у самой реки. За спокойный доброжелательный нрав, стремление улаживать конфликты, а, может быть, за выпуклые глаза, его прозвали «Братцем-кроликом». По слухам, он знал, что у сидящих в темноте Володи Новоселова и Геры Копытова неудачная любовь. И откуда что берется?! Оба неприметные, тихие, а вот поди ты! Влюбились.
Володя Новоселов, живущий в сотне метров от учебного корпуса мореходки, со школьной скамьи был влюблен в свою соседку и одноклассницу Нину Лебедеву. Дорогу Новоселову перешел тоже первокурсник, но из группы десятиклассников-судоводителей Вася Коваленко. Где уж там семикласснику, неприметному и невзрачному, соперничать с восемнадцатилетним возмужавшим парнем? Да к тому же прошел слух, что белокурая красавица Нина не устояла перед бравым курсантом, будущим штурманом.
Крупные как горошины слезы капали на парту.
— Перестань! Ну перестань же! — просил и умолял миротворец своего товарища, — Тебе всего-то шестнадцать лет! Впереди будет много красивых девушек и одна из них обязательно полюбит тебя! По-настоящему полюбит!
Уговоры, увещевания, кажется, пошли в прок: всхлипывания и слезы прекратились.
С Герой Копытовым было полегче. Встретился он с девушкой в городе и, неожиданно для обоих, разговорились. Долго гуляли по улицам, рассказывали друг другу о себе. Оба любили классическую музыку, нашлись и другие общие увлечения, и темы. Пришло время расставаться, уходил последний трамвай. В спешке расставания договорились встретиться «под Аркой», а под какой «Аркой» уточнить не успели.
В следующую субботу вечером в Крещенские морозы Гера в холодных флотских ботиночках, как часовой на посту, стоял под аркой Кузнечевского моста, а девушка — под аркой теплотрассы второго лесозавода, где проживала в гостях у своей сестры. С тех пор выражение «стоять под аркой» воспринималось в мореходке с сарказмом и ухмылками, как символ бестолковых договоренностей.