Вечером у общежития меня поджидает комендант:
— Ну что, прошел комиссию? Завтра на работу? — Услышав отрицательный ответ, визжит:
— Все! Хватит волынить! Забираю постельные принадлежности и вон из общежития! Ночуй где хочешь! Ребята за два часа медицинскую комиссию проходят, а ты второй день резину тянешь!
Куда мне идти? Где ночевать? Этот сумасшедший старик поставил меня в безвыходное положение. Оглядевшись вокруг, увидел стог сена в поле, любовно сметанный рачительным хозяином одного из частных домиков Юроса. Недолго думая, сделал нору и залез в сухое, пахнущее травами, сено. Рядом пищали мыши, встревоженные вторжением незваного гостя. Мне было все равно: завтра надо закончить с медкомиссией! Перспектива ночевки в стоге сена меня не прельщала.
С раннего утра встал на очередь в поликлинике, за день успел пройти двух врачей, остался всего один. Сам поставил в медицинской карте последнюю запись: «Здоров. Годен». Совесть не мучила, беспокоила только мысль: поверит ли секретарша моим закорючкам? Секретарша равнодушно взяла медицинскую карту и подшила ее к личному делу:
— Сейчас отпечатаю приказ, поставлю вас на довольствие! Завтракать будете уже в нашей столовой!
Мелькнула шальная мысль: надо было в первый же день расписаться за всех врачей и не мучиться, не переживать! Окрыленный успехом, прибежал в общежитие. К моему удивлению, комендант обрадовался не меньше меня. Даже голос, похоже, стал не таким визгливым:
— Завтра с утра на работу! Будешь помогать печнику, поднимать кирпичи да глину на чердак!
Печник, по-видимому, принял меня за учащегося ФЗО, которого послали и на подмогу, и на практику:
— Первое дело — раствор! — поучал он. — При хорошем растворе ни одна печь не обрушится, веками будет стоять!
Работая, он распевал одну и ту же песенку:
— Стежки-дорожки, трава-мурава…
Тембр голоса у него был приятен слуху, мне захотелось, чтобы он спел песенку до конца. И я, по наивности, спросил певуна:
— Ну а дальше-то как?
Печник расправил черные с проседью усы и простодушно признался:
— Сам не знаю! Как пою эти строки — у меня все ладится. А если начну петь другую песню — все идет вкривь и вкось!
— Значит, эта песня Ваш талисман?
— Выходит, что так! — печник вытащил из кармана комбинезона часы, посмотрел и спохватился:
— Заработались мы сегодня! Тебе на ужин пора. Осталось две трубы починить. Завтра до обеда управимся!
Но работать с печником мне больше не пришлось — вернулись мои будущие однокурсники из колхоза. Из крытого тентом грузовика вылезло десятка три грязных, оборванных, в разношерстной одежде юнца и направились прямо в общежитие.
— Не пущу! Не пущу! — заверещал комендант, растопырив руки, как чучело на огороде, прикрыв собой входные двери. Толпа грязных и злых ребят остановилась и загалдела:
— Что такое? Почему? Куда нам идти? Что за шуточки, товарищ комендант?
— В кубриках порядок наведен! Чистота стерильная! Сменено постельное белье! А вас сейчас отвезут всех в баню, подстригут на лысо, под Котовского, в парилке попаритесь! Выдадут нательное белье, рабочее обмундирование, обувь. Приедете сюда чистенькие, аки агнцы! А то, небось, у вас насекомых полно! Гражданскую рвань сожгут в котельной! Ясно?
Все давно усвоили, что с комендантом спорить бесполезно. За ним — сила. Устав, администрация. К тому же он прав.
Сразу же, в бане, две женщины-парикмахера взялись обрабатывать тридцать грязных, косматых голов: черных, русых, рыжих, белокурых. Они не были дома два месяца — вступительные экзамены, медкомиссия, работа в колхозе. Большинство привыкло к тому, что за их внешностью следила мама или бабушка. У каждого на голове целая копна, только цвета разного.
— Как будто отару овец стригли! — хохочет младшая из парикмахерш, — Целый мешок шерсти настригли!