С большим запозданием несостоявшийся портной понимает, что его разыгрывают и потому, краснея, сквозь зубы цедит:
— Ну ты и язва!
Рослым и мускулистым ребятам Житкову, Пылинскому, Романову форма как раз в пору: ничего укорачивать и убавлять не надо. Они шлифуют пряжки ремня пастой, суконкой. Ведь когда-нибудь закончится двухмесячный карантин, выдадут парадную суконную форму, подрастут наголо отстриженные волосы, будут разрешены увольнения в город. Глядишь, и на танцы сбегать можно. Но это все пока только в мечтах и кажется очень-очень далеким, почти недосягаемым.
Тон среди старших и рослых курсантов задают вновь назначенный старшина группы Миша Пылинский и командир первого отделения Аркаша Хомченко. Хомченко когда-то с отличием окончил семилетку в Белорусской сельской школе Витебской области и без экзаменов поступил в Мурманское мореходное училище. После первого семестра учебы опоздал из отпуска на трое суток, за что и был отчислен. Пришлось поработать матросом на тральщике. Через год, как отличник, он без экзаменов поступил в нашу мореходку. К его рассказам, советам, рекомендациям внимательно прислушиваются все курсанты группы. Не новичок, не салага: кое-где побывал, кое-что повидал.
Мише Пылинскому всего шестнадцать лет, но он уже бреется каждый день, кроме того, он хорошо играет на гармони, на баяне и на аккордеоне. Может на слух подобрать мотив любой услышанной песни или мелодии. Не зря начальник мореходки назначил его старшиной группы.
Погожее «бабье лето» быстро заканчивается, наступают унылые, пасмурные и дождливые дни октября. Стремительно наступает темное время суток, а светлое время также быстро укорачивается. Едва брезжит рассвет, когда старшина Пылинский после утреннего туалета и физзарядки строит группу и ведет по бревенчатой дороге Юроса и дощатой мостовой в столовую. Солдатская неприхотливость и армейский порядок сказываются и здесь. У каждого отделения свой стол, у каждого курсанта свое постоянное место за столом. Завтрак бесхитростный, но аппетитный, вкусный и калорийный. Буханка хорошо пропеченного белого хлеба заранее разрезана на четверых, пятьдесят грамм натурального холмогорского сливочного масла, эмалированная кружка с сахарным песком и огромный медный чайник горячего, очень горячего заваренного чая. Мы все молоды, голодны и зубасты. Каждый желает заполучить хрустящую корочку горбушки. Но справедливость прежде всего: если сегодня тебе досталась горбушка, то завтра обязательно будет мякишевый ломоть. Нахрапистость, наглость или превосходство в физической силе изначально пресекается с всеобщим негодованием. После завтрака короткий переход в учебный корпус. Курсанты заметно повеселели и приободрились. И, кажется, что дождь с небес не такой противный и грязь под ногами не хлюпает и не чавкает. К тому же совсем рассвело.
Сегодня после отбоя я заступаю дневальным по казарме. Надо выглядеть согласно Устава. Через четыре часа бодрствования меня сменит другой курсант. Глажу морской воротничок, чищу пуговицы и ботинки. По кубрикам бродит сын нашей истопницы-уборщицы и сторожа. Это десятилетний паренек, которому скучно сидеть в тесной комнатушке и очень одиноко. Он вместе с матерью живет в дальнем конце длинного коридора с отдельным выходом на улицу и отдельной маленькой уборной.
Паренек всячески старается привлечь к себе внимание курсантов, поет песенку:
Ему кажется, что это самая «модная» песня, но каждый занят своим делом, и никто не обращает внимания на пятидесятилетней давности шлягер. В одежде паренька мелькнуло что-то мне очень знакомое. Если я не ошибся, это та самая одежда, которую я оставил в бане, когда получал казенное обмундирование! А еще говорили, что всю гражданскую одежду сожгли! Захотелось подойти к пареньку и спросить: «Где взял одежду? Она же тебе велика!» Передумал: зачем смущать мальчика и его мать? Видно не сладко им живется, если подбирают одежду деревенского парня.
Прозвучала команда «Отбой!» и все улеглись по своим койкам. Дневальные выставляются только на время от отбоя до подъема. Днем кубрики, казарма совершенно пусты — все курсанты в учебном корпусе и придут сюда только за полчаса до отбоя.
Я стою около тумбочки с телефоном, как раз посреди всей длины коридора. После отбоя можно сесть на табуретку посидеть, подумать. С непривычки после полуночи неудержимо тянет на сон. Голова все ниже и ниже склоняется к тумбочке, так хочется улечься щекой на согнутую руку и уснуть. Спать нельзя — уже двух первокурсников отчислили за такую провинность! А если пожар?! А если другое происшествие?! Только бодрствующий дневальный может поднять всех по тревоге. Но глаза непроизвольно смыкаются, голова опускается на тумбочку, и я засыпаю. Мне снится скошенное поле, стог, в котором когда-то ночевал, и визгливый голос коменданта: