Буржуазные историки силятся доказать, будто до открытия второго фронта его заменяли действия западных союзников на Тихом океане, в Северной Африке, Италии. Такая версия является составной частью антинаучной концепции «поворотных пунктов», «решающих битв», отрицающей существование главного фронта второй мировой войны, каким являлся советско-германский фронт.
Факты и цифры убедительно доказывают неправомерность попыток поставить знак равенства между событиями, происходившими на советско-германском фронте, и событиями, имевшими место на других театрах боевых действий. Военные действия на периферийных театрах не могли выходить за рамки ограниченных, частных, как это и было в действительности. Они никоим образом не были равноценны второму фронту, поскольку не обеспечивали достижения главной цели — вынудить Германию рассредоточить свои основные силы между двумя фронтами на востоке и западе Европы, как это подразумевала первоначальная концепция второго фронта. Цифры полностью подтверждают правомерность такого вывода: в ноябре 1942 года против западных союзников на всех фронтах постоянно действовало лишь 12,5 дивизии Германии и ее союзников по сравнению с 266 дивизиями, действовавшими на советско-германском фронте; в апреле 1943 года западные союзники отвлекали на себя 14,5 дивизии по сравнению с 233 дивизиями, прикованными к советско-германскому фронту; в январе 1944 года это соотношение выглядело соответственно как 21 и 245 [144].
Внимание западных союзников к периферийным театрам военных действий объяснялось прежде всего их корыстными политическими и экономическими интересами в этих районах, а не общекоалиционными интересами [145]. Весьма показателен в этом отношении пример с высадкой союзников в Италии, где, по словам Д. Эйзенхауэра, военные действия вылились в «сугубо вспомогательную операцию».
Любителям подправить историю следовало бы прислушаться к трезвому суждению английского историка Р. Бретт-Смита. «Для представителя Запада, — пишет он, — было бы благоразумно оценить масштабы борьбы и осознать, что война была выиграна там (на советско-германском фронте. — Авт.), а не в африканских пустынях, в Италии или Нормандии, какой бы похвалы ни заслуживали успехи союзников на этих фронтах» [146]. Нам остается только подписаться под этими словами…
Сегодня в буржуазной историографии второй мировой войны набирают силу новые явления. Версии о «бескорыстии» западной стратегии, ставшей в этой историографии традиционной, пришлось значительно потесниться.
Ныне многие буржуазные историки отнюдь не считают необходимым как-то оправдывать нарушение США и Англией их союзнического обязательства открыть второй фронт в 1941–1943 годах. У этих историков изменился сам подход к проблеме второго фронта. Она рассматривается ими не с точки зрения общекоалиционных интересов, а с точки зрения корыстных интересов США и Англии, маскируемых под «национальные». Соответственно второй фронт трактуется как инструмент не столько общекоалиционной стратегии, сколько военно-политической стратегии Запада. Противоречившие союзническому долгу англо-американские действия рассматриваются теперь как преднамеренные и оправданные. Отсюда вытекает и иной критерий оценки оптимальности западной стратегии, который сводится к следующему: в каком объеме США и Англия, Запад в целом сумели реализовать собственные цели в войне. Под этим же углом зрения рассматривается и более частный вопрос: каким образом решение проблемы второго фронта повлияло на итоги войны с точки зрения интересов западных стран? [147]
Чем объяснить такую «смену вех»? Следует отметить, что подобные перемены во взглядах англо-американских историков и их оценках основных аспектов второй мировой войны назревали постепенно, параллельно с изменениями в международной жизни послевоенных десятилетий. Углубление общего кризиса капитализма, ослабление позиций США, рост влияния мирового социализма привели к тому, что на Западе, в том числе и в Соединенных Штатах, был поставлен вопрос о новом рассмотрении действенности и правомерности внешнеполитической стратегии США. Для апологетов капитализма — политологов, философов, историков — такая постановка вопроса послужила сигналом к «переосмыслению» критериев оценок этой стратегии. Они прибегли к испытанному приему в виде апелляции к «национальным» (правильнее, шовинистическим) чувствам обывателя, и, подменяя научный классовый подход, заговорили о «национальных приоритетах», «мягкотелости» американской стратегии, отсутствии в ней «силы», «отставании в мощи» от СССР и т. д. Был взят курс на «ужесточение» отношений с Советским Союзом, на конфронтацию.
Не осталась в стороне от этих новых веяний историография второй мировой войны. Многие буржуазные историки стали рассматривать концепцию «бескорыстия» западной стратегии в годы войны как признак слабости, как концепцию, несоответствующую «национальным интересам» стран Запада, под которыми подразумевались классовые интересы буржуазии, присвоившей себе право выступать от имени всей нации. Под этим же углом зрения стала рассматриваться и проблема второго фронта.
Отбросив версию о «бескорыстии» стратегии Запада, сторонники концепции приоритета «национальных интересов» тем не менее расходятся в оценках тех результатов, которых достигли США и Англия в ходе войны.
Ряд историков, придерживающихся «умеренно-консервативных» или «либеральных» взглядов, например, американцы М. Столер, Дж. Финдлинг, Р. Даллек, Дж. Гэддис, считают, что в ходе войны США добились максимума возможного — стали лидером капиталистического мира, причем сделали это, по словам Р. Даллека, «быстро и недорого», то есть чужими руками. Открытие второго фронта раньше лета 1944 года, отмечает он, «не только унесло бы больше жизней американцев, но и разрушило бы всю военную стратегию президента» [148]. «Выиграть войну с минимальными осложнениями» — такова была установка правящих кругов США, в связи с чем и были «отвергнуты» требования русских об ускорении открытия второго фронта.
Такая политика, уточняет Дж. Гэддис, вполне соответствовала традиционной для США и Англии политике «баланса сил»». Нужно было лишь определить, «какой из союзников Америки будет наиболее энергично противиться мирным (?! — Авт.) планам Вашингтона… У Великобритании… не было мощи добиваться реализации собственных послевоенных планов, у Советского Союза такая мощь была» [149]. Поэтому, подсказывает вывод историк, такая политика была противопоставлена интересам СССР.
Не отвергая факта противопоставления военно-политической стратегии Запада интересам Советского Союза, упомянутые историки стремятся замаскировать классово-империалистические мотивы такого противопоставления ссылками на наличие национальных интересов у всех партнеров по антигитлеровской коалиции. Отождествляя понятия «национальные» и «корыстные», они ставят на одну доску империалистические державы и СССР. Однако Советский Союз всегда был верен своим обязательствам. Его собственные национальные интересы совпадали с интересами всех свободолюбивых народов, требовавших, в частности, скорейшего открытия второго фронта.
Концепция «приоритета национальных интересов» не ограничивается позитивной оценкой западной стратегии и решения проблемы второго фронта. Среди ее последователей есть сторонники негативной оценки, которые, прорабатывают тезис об «упущенных возможностях». Американцы Т. Халпер, С. Эмброуз, Р. Хоббс, Г. Киссинджер, Р. Леки, М. Дубофски, У. Данн, англичане Д. Рейнольде, В. Ротуэлл, Дж. Григг рассматривают достигнутые в ходе войны результаты как ограниченные, половинчатые и не соответствующие интересам Запада. «Испорченная победа» — такими представляются, например, результаты войны профессору Мэрилендского университета Дж. Гилберту. «Миф победы» — гласит название книги Р. Хоббса.
148
Dallek ft. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy 1932–1945. N. Y., 1979, p. 534.
149
Gaddis J. The United States and the Origins or the Cold War 1941–1947. N. Y., 1972, p. 2–3.