И я с ужасом узнавал тех, кого видел со стены. Кого видел в воспоминаниях Моза и мертвой девушки. Основателей школы и первых учителей. Тех, кто меня убил и отнял замок.
Я стоял и смотрел на себя. Настоящего, и еще живого. Пепельные волосы свалялись как на подзаборной собаке. Кожа грязно серая, под глазами синяки. Глаза не выразительно сероватые, с зелензой, и болезненным блеском. В руке кружка пива, жопа на стойке. Мантия не первой свежести. Кожаная куртка, штаны и сапоги давно не чищены. Колесная лира через плечо.
— Это он? — Истеричка не то удивилась, не то расстроилась. Но любопытство толкало вперед.
— Он, он.
— Я как то иначе его представляла. — с истеричкой была зельеварка и старик. И именно он указывал ей на меня.
Рой вопросов кружил в голове не унимаясь. Но воспоминание несло вперед.
— Ну по обтрепался мужик. Ну так не в суп, же? Если бы не муж, сама бы под него легла. Ты посмотри, сколько силы в руках. Какая власть в глазах. Не некромант, сказка. Говорят, и мечем владеет сызмальства. Почитай под триста с полтиной лет как. Свезло тебе девка. — ведьма подтолкнула Истеричку и взяв старика под руку вышла прочь.
Истеричка долго мялась, прежде чем решилась подойти.
— Эй, шут! — властный взгляд одарил меня. От ответного, по телу Истерички пробежали мурашки — Сыграй мне что ли про героев! — на стол полетел серебряный.
Я поднял, попробовал на зуб — вот совсем не помню такого!
Моя рука пошарила за стойкой, выуживая жреца. Вот его помню. Пройдоха и пьянь. Месяц с ним пили по всем кабакам пока ехали на войну. Опоздал я тогда знатно.
Я вручил серебряный жрецу, прокашлялся и проверив колесную лиру, ударил по рукояти.
— о павшихгерояхсветлойпомолимя, светлойпомолимся! — за пел жрец, даже сонных глаз не открывая. Его молитвы иной раз портили выступления знатным бардам. В след запел и я, поминальную, на старолюдском.
По спине и внизу живота Истерички прошла волна. Слышать свой голос со стороны было очень странно. Бархатные низкие ноты резонировали, резали воздух, сотрясали стены. Высокие взлетали, словно в каменном большом зале. Звон голоса лучше серебра лютни умастивал слух.
Истеричка открыла рот. И млела. Купалась в звуке мужского голоса, как в властных объятьях мужчины. Терлась всем естеством, как кошка о кота, о ласково обволакивающие нежные куплеты.
Ох уж эти бабы. Все у них не так. Ее можно было брать прям тогда. Что она только не услышала в старом песнопении. И ласку матери, и власть отца. И посулы любимого и зазывания подруг со двора.
Нарочито распевал «волной», протягивая строки, и заворачивая «барашка», как говорил жрец. Его то петь учили при храме. Я то умных слов таких до него и не знал. И петь учился по кабакам.
Из оцепенения Истеричка вышла, только когда почувствовала магию жизни. От некроманта.
Цвет лица выровнялся и стал вполне живой. Синяки под глазами превратились просто в тени. Глаза смотрели выразительно, ясно, и требовательно. Волосы лучились серебром лунного света, и золотым блеском. Несколько быстрых бытовых заклинаний, и уже одежда выглядела прилично. Это не я, это она меня так видела. А я всего то снял похмелье и привел себя в порядок.
В зале корчмы звучали слова кратких молитв, и сопричастия. Кружки взмывали вверх и опрокидывались в глотки в память ушедшим друзьям и славу богов.
— По чем народ печалишь дева? — пьяная заплаканная морда с пустой кружкой сердита уставилась на Истеричку.
— Так я о героях просила. — растерялась Истеричка.
— Так о героях и спели, помяни светлая их краткую жизнь.
— АкихонийМиролусЛиродааАаАААааААааан — жрец не открывая глаза запел поминальную. Все сто три сопричастных имени, коими нарекали во храме он помнил наизусть, и пропевал всякий раз, когда разговор заходил о усопших. Всяко каждого помянет к радости собравшихся.
Истеричка стояла и молча слушала. События шли совсем не туда, куда она планировала. Легко снять меня не получалась. Но это она так думала. Я уже подсел к ней по ближе, и подал бармену условный знак.
Я этого не помнил, но по тому как двигались мои глаза, как менялись жесты, я понял, что девочку раскусил. Магиня, воительница, и явно сильная. От того и спесивая.
— Вина? Эльфийские. С моей родины.
— Не откажусь.
Смотреть на себя же, с серьезной рожей, отвешивающего комплименты и чувствовать как девушки на них реагируют было странно.
— Может сходим на свежий воздух? Позади таверны чудесное поле.
— И стога сена? — Истеричка готова была сама туда меня отнести но… девушка она приличная.
— И мой дракон. — Ну не мой, а друга. Я только ехал набирать материал для своего дракона.
— Дракон? — Лучше бы кровать с балдахином, отчетливо подумала Истеричка
— С чешуей и крыльями. А как гарцует! — Это потому, что кости оживили духом пегаса.
— Здесь и правда душно.
Спустя пятнадцать минут, мы уде парили в небе на драконе, а истеричка думала о том, что мечтала лишиться невинности на поляне единорогов. Пары приходили туда двоем, в доказательство своей чистоты. И там, когда стадо единорогов ничего не подозревая паслось рядом, лишались невинности. Дружное ржание и топот испуганных внезапным появлением не девственников рядом животных было подтверждением особенности момента. Тогда, Истеричка так и не была ни с кем на плато. Первые мужчины в ее жизни были воины, солдаты. А последние, отваживались подойти к ней, только утаив ложку зелья Ведьмы, делавшее воинов бесстрашными. И вот лежа на драконе, высоко в небе. В объятиях мужчины. Пусть не первого, но в такой момент.
— сними кольцо — голос истерички был хриплым и говорила она полу шепотом — я хочу чувствовать тебя а не эту мерзкую магию.
— я хоть и младший, но сын лорда. Если случатся дети..
— я дочь вождя вольных людей юга. Третья по старшинству. И я маг жизни. Дети случатся только если я захочу.
— А если захочешь?
— Все в твоих руках некромант.
Истеричка откинулась в моих руках. Чешуя дракона сильно мешала. Но Истеричка часто забывала о неровности под спиной. И в миг когда я наконец то разрядился… магия. Я почувствовал магию. Магию зачатия. Истеричка сознательно зачла от меня сына! А я этого не помню!
Месяц. Ровно столько мы провели в этом сарае. Воспоминания накатывали кусками. Смотреть на них я не мог. Я чувствовал тоже, что и истеричка. А она чувствовала, как в ней растет новая жизнь.
Зелье. Истеричка держала зелье и с недоверием смотрела на него. Ведьма обещала, что мужчина после него не будет проблемой. Не будет докучать и приставать. Она не верила. Маг жизни, она могла понимать любой отвар из трав. Это непрофильная часть магии жизни. Понимать отвары и создавать зелья с любым действием. Был бы хоть немножко похожий отвар. Сок лебеды в руках мага жизни может стать ядом, а вода с ромашкой эликсиром долголетия. И чем более подходящий отвар, тем его легче преобразовывать.
Истеричка направила все силы на склянку и яд, а это был яд, преобразовался. Налив в кубок, Истеричка спустилась вниз, в зал. А спустя пол часа, я пробежал мимо нее, даже не заметив. С вещами и тут же улетел на драконе. Вот это я уже помнил. Я проснулся и понял, что страшно опаздываю на войну. Подумал, что пил слишком много.
Вдох, и следующее воспоминание. И следующее. Старик говорил об особой миссии, тайных знаниях, которые он несет. А еще погиб некромант. Ему отрезали голову. Никто так и не видел его без маски. Истеричка родила. Мальчика назвали Кздешик. Прям как моего прадеда. Ее больше не интересовали сражения. Все время Истеричка проводила с нашим ребенком. А я в это время даже не знал об этом, и ловил мертвых далеко далеко. Зато сейчас, в перерывах между вздохами, ловил счастливые воспоминания. Мальчик был очень на меня похож. И очень шебутным. Особенно доставалось проклятийнику, с которым Кздешик любил играть в гляделки, смущая мага не привыкшего смотреть в глаза. Как не странно, но у сына был светлый дар. Светлый дар королевского рода, с такой особенностью как темные проклятья, которые получались у ребенка просто феноменально пакостные.