– Свечка, – тихо подсказал декан Суоронс.
Я бросила взгляд на деформировавшуюся массу воска в моей правой руке – все, что осталось от свечки из-за моей неловкости.
Кажется, пора говорить «упс». Или «я так и знала, что что-нибудь пойдет на так!»
Пока я соображала, чем мне это грозит и как теперь выкручиваться, церковник уже все решил. И далеко не в мою пользу.
– Эта дева не может пройти вторую инициацию! – взвизгнул викарий. Кадило замерло. – Ее огонь погас!
В смысле не могу? Из-за какой-то свечки? Вы серьезно? Да подобных прецедентов за всю историю существования факультета еще не бывало! Еще ни разу никому не отказывали во второй инициации!
Я бросила умоляющий взгляд на декана, чувствуя, как начали подгибаться колени. Только бы не разрыдаться…
– Продолжать церемонию, – тихо рыкнул он, поймав мой взгляд и щелкнув пальцами. Остатки свечи зажглась каким-то неправильным иссиня-черным огоньком, чуть не подпалив при этом мои дрожащие пальцы.
Слова декана пролились бальзамом на душу. И даже цвет пламени меня не смутил: лишь бы не выгнали отсюда с позором!
Викарий перекрестился, покряхтел, но таки продолжил обряд. Он здесь лицо подневольное: начальство сказало – надо выполнять. Академия приплачивала не за споры с ней, а прецедентов, на которые можно было бы сослаться и отказать, действительно не существовало.
Когда пришло время, я послушно положила руку на алтарь и скороговоркой выпалила обет, в котором значилось, что я приложу все усилия, чтобы снять проклятие с демона, помочь вернуть нифелимов на нашу грешную землю и прочее-прочее.
Скуууукааааа.
Не будет никаких знамений свыше, не грянет гром и не откроются врата в райские кущи.
Бодро оттарабанив клятву, я выжидающе уставилась на викария. Страх, всего несколько минут назад сжимавший мое сердце, уже давно прошел, уступив место любопытству. Да и то, что память меня не подвела и с клятвой осечек не вышло, вновь вселило в меня здоровый оптимизм.
Имя, давай, говори уже какое у меня теперь имя!
– Нарекаю тебя…
1.2. Имя
– Нарекаю тебя, – кадило просвистело в опасной близости от моего плеча, но я не дрогнула, почти щенячьими глазами заглядывая в лицо викария, – Эннафой Невыносимой. Ступай.
Простите, что?
Послышались сдержанные смешки двух девушек, которые еще не прошли инициацию и стали свидетельницами полного краха моего будущего.
Я обиженно засопела и не сдвинулась с места, пытаясь просверлить в церковнике дырку, чтобы попробовать поискать внутри него совесть. Ну а вдруг все-таки завалялась?
И… Это же он так пошутил, да? И ведь еще есть шанс все исправить?
– Но…
– Дитя, ступай и принеси этому миру свет и избавление от падших, – чуть громче сказал викарий, насмешливо глядя на меня.
Что там церковь пропагандирует? Не держи зла на ближе своего? Да я ему сейчас кадилом, этому старому пройдохе!
– Дамарс, в смысле, Эннафа, ступайте, не задерживайте очередь! – рыкнул Суоронс.
Что-то мне подсказывало, что его лучше не злить – с учетом того, что он тоже простоял с нами весь день. Слыхала от матушки, что декан скор на раздачу наказаний.
Но что может быть хуже того, что уже случилось?
Вместо того, чтобы послушно направиться к выходу, я смело зашагала к Суоронсу с твердым намерением качать права. Он же должен понимать, что новое имя решает в новом коллективе абсолютно все! Меня же назвали в честь сумасшедшей!
Декан, разгадав мой маневр, лишь многозначительно подмигнул, что сбило меня с толку. Щелчок длинных изящных пальцев, и в моих глазах заплясали алые искры, а затем резко потемнело, словно кто-то погасил свет. Секунда – и я оказалась в своей комнате.
Демон!
Или полудемон? Декан был явно непрост!
Хотя, к демону декана!
Вот и за что мне все это? Ну, подумаешь, свечка во время церемонии погасла! Больно великий повод для мщения с учетом того, что все происходящее сегодня в соборе – лишь красивый обряд и дань традиции.
Я со стоном упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Нет, нет, нет, только не плакать! Матушка сразу заметит покрасневшие глаза, а мне бы все-таки хотелось избежать новых попыток отговорить меня от обучения.
Да-да, матушка была не в восторге от моей идеи пойти по ее стопам, хотя сама когда-то горела желанием стать той, кто снимет проклятие, о чем свидетельствовали наполовину выцветшие татуировки в виде россыпи голубых капелек на ее руках. Кстати, маму во время обряда в храме нарекли Алагейзией Росистой.