— А вот оружие тебе больше не за чем, — тут же насмешливо прошелестело в голове. — Брось его, целитель!
Сердце на секунду замерло, пропустив удар. Мужчина взметнулся, яростно забился. Рванулась, заревела внутри как раненый зверь магия, отозвалась поселившаяся под сердцем тьма Вир, и в какой-то момент ему показалось, что еще чуть-чуть, и оковы лопнут, не выдержав натиска, не выдержав ярости, но… Превратившийся в посох тальх выпал из ослабевшей руки, покатился по каменной мостовой и замер в нескольких шагах от них. Такой близкий и такой недоступный.
— Какая ирония, — вновь глумливо зашелестел голос воровки. — Тальх можно забрать у вас только после смерти, а ты же сам его выбросил. Впрочем, это упущение мы скоро исправим — жить тебе осталось недолго. Подойди!
— Руан! — стоило лишь ему сделать шаг, как его схватили за руку. Виррин?! Мужчине отчаянно захотелось зарычать на нее: он-то думал, что она более благоразумна и не сунется на площадь пред очи лича. Им стоило уйти, пока внимание умертвия и воровки было сосредоточенно на нем: вряд ли обе девушки хоть сколько-нибудь интересовали его визави. А, значит, у них был шанс затаиться где-нибудь в одном из разрушенных домов, а после выбраться.
Но Вир не только, не ушла, но и, более того, помешала воровке: тонкие пальцы, обвившие его запястье, внезапно родниковой прохладой приглушили горящую, словно свежее клеймо, родовую печать.
— Как интересно, — закрались в голову чужие мысли, наполненные женским насмешливым голосом. — По имени зовет. Кто она тебе? Очередная дурочка, очарованная тобой и твоей магией? Или, может, наш черствый целитель наконец-то в кого-то влюбился?
— Кто ты? — проигнорировав вопрос, зацепился за последнюю фразу Руан. Ее слова натолкнули его на мысль, что он встречается с ней не в первый раз. Возможно, они не знакомы лично, но она достаточно часто появлялась во дворце, чтобы быть в курсе гуляющих там сплетен. В том числе и о его личной жизни. А вот пропавшую любовницу принца они, похоже, зря подозревали: она всего лишь человечка в отличие от воровки. Более того, скорее всего, девушка уже давно мертва: ее предназначение по замыслу укравшей кулон было лишь в том, чтобы сбить их с пути. И, конечно же, ей абсолютно не надо было, что бы девушка внезапно объявилась.
— Всему свое время, целитель. Не бойся, ты узнаешь мое имя. И умрешь с ним на губах, — сухой смех неприятно заскрежетал в голове, но почти тут же оборвался. — Но вернемся к моему вопросу. Кто она тебе?
— Никто.
— Какая жалость, — глумливо заметила воровка. — А ведь это было бы так романтично — умереть от руки любимой женщины… Умереть, глядя в глаза предавшей тебя любимой. Вот была бы злая ирония, не правда ли? Или, думаешь, она бы тебя не предала? Не тебе ли, целитель, знать, что стоит предложить что-нибудь более ценное, как жизнь любимого, как все обещания будут забыты. А что может быть более ценное, чем собственная жизнь?
— Не веришь? — хмыкнула невидимая мучительница, когда ответа на ее слова не последовало. — Тогда слушай!
Стоило лишь ей это сказать, как в голову мужчины ворвалась сотня голосов. Они шептали, шипели, требовали, угрожали, уговаривали все как один оставить его, и обещали Вир свободу.
— Видишь, — тихим ядом разлился на самой грани сознания голос воровки, но Руан все равно различил его среди вороха других, — она молчит. Сомневается, колеблется. Разве она должна колебаться?
Если бы Руан мог, он бы горько улыбнулся. Воровка дала Вир лишь иллюзию выбора. И он бы предпочел, чтобы она выбрала свободу: если конечно, обещания лича не лживы. По крайней мере, он считал, что это было бы правильное решение. Вот только почему-то прозвучавшие слова Виррин внезапно отозвались глухой болью в душе.
Пожалуй, ни одна дорога в жизни не была для меня настолько тяжелой. С каждым шагом мне становилось все сложнее и сложнее идти, ноги словно налились свинцом и не желали подчиняться. Бремя принятого решения нещадно давило, с каждым шагом становясь все тяжелее
\endash мучительнее. И хотя оно выглядело правильным — ведь, по сути, мертвому магу нужен был только Руан, а мы же с Катрин оказались случайно втянуты в его игры, да и, к тому же, хоть кто-то из нас должен вернуться, чтобы предупредить об опасности, а у нас с магистром на это больше шансов, — но внутри все противилось такому выбору. Мне даже пришлось призвать на помощь "тяжелую артиллерию" — воспоминания о шабаше. Но не те упоительно сладкие минуты, когда мы были вместе, когда огонь плясал вокруг нас в наших телах, когда свет звезд рассыпался серебристыми бликами на разгоряченных телах, а ту горечь осознания, что все это было лишь игрой, что мной воспользовались и что теперь меня оставили, как уже ненужную вещь, а ласки дарят совсем другие девушки.
Мы так и не поговорили с Руаном — днем он не спешил начинать разговор, как всякий мужчина, должно быть, полагая, что если не напоминать, то гнев и обида женщины сами собой сойдут на нет, и все вернется на круги своя без малейшего их вмешательства. Я же, честно говоря, тоже не торопилась вывести Эрударена на чистую воду. Потому что боялась. Боялась услышать то, что сделает мне еще больнее. А от того осторожно баюкала то хрупкое перемирие, что наступило.
Вечера же у нас оказались на редкость насыщенными, так что обсуждать все было особо некогда.
теперь, должно быть, уже и не надо. Не с кем станет, стоит лишь мне сделать последнюю пару шагов.
— Это правильное решение, — тут же зашептало на самой грани сознания. — Он предал тебя… ты ему не нужна, — зашелестели чужие вздохи. Настойчивые голоса неупокоенных душ, прежде моливших, звавших, предлагавших, угрожавших мне, сейчас почти смолкла. Превратились в почти неслышный гул, лишь изредка из которого можно было расслышать шепот тех, кто во веки веков обречен по прихоти лича скитаться по сожжённой, мертвой земле.
— Отдай его… и вы уйдете… только он… нужен… отдай…
Я чуть сжала пальцами чужое запястье там, где пульсировала, обжигая жаром мою ладонь, метка и… сделала последний шаг к трону. Чтобы тут же вскинуть голову и встретиться с
пылающим синим огнем взглядом восседающего на нем мертвого мага — единственным, что еще выдавало в нем хоть какую-то искру подобия жизни.
Иссушенные губы того, кто некогда продал чужие жизни за свое бессмертие, искривились в кривой улыбки. Костлявая, обтянутая тонкой бескровной кожей рука потянулось было в нашу сторону, но остановилась. Но лишь затем, чтобы в следующий миг дернуть на себя невидимый поводок. Руан дернулся, словно на его шее был тот самый ошейник, к которому и вела невидимая привязь лича, сделал шаг вперед. Метку обожгло огнем и я, не в силах выдержать жар, отдернула руку.
— Превосходно, — прохрипел повелитель мертвых. — Сними с его пояса кинжал.
— Зачем? — насторожилась я.
— Ты не в том положении, девочка, чтобы спорить, — послышался сухой ответ. — Впрочем… думаю, в рядах моей армии ты будешь более сговорчивой.
— Подожди! — я шагнула к Руану и осторожно, стараясь не смотреть в застывшее, холодное лицо мужчины, исполнила приказ. Рукоять, оплетенная кожей и украшенная вязью какого-то заклинания, чрезвычайно удобно легла в руку. Клинок, на миг вспыхнув рунами, легко выскользнул из ножен. Это ведь явно не простой кинжал…
И словно в подтверждение моих слов, лич прохрипел:
— Хорош-ш-шо… Архат… клинок, способный убить такого, как он…Навс-с-сегда… испепелив душу… Убей его!
— Убить?.. — едва слышно, переспросила я. На большее у меня не хватило сил — голос внезапно отказал.
— Убей!
И взглянула на клинок. Сжала в дрожащих пальцах рукоять, словно пятясь разбить смертельную сталь, раздробить оружие. Но оно, конечно же, осталось цело.
— Ты же хочешь жить, — вкрадчиво поинтересовался лич, — тогда…
— Хочу, — прошептала и вскинула кисть.
— Прости, — чуть слышно прошептали мои губы Руану, и моя рука с занесенным кинжалом рухнула вниз, вонзив клинок в плоть.
…Тишина, давящая, гробовая тишина упала на площадь вместе с опущенным кинжалом. Настолько звонкая, настолько оглушительная, что глухой перестук капель, сорвавшихся с окровавленного лезвия, которое только что рассекло грудь мужчины и распороло мое запястье, показался громче барабанной дроби. Громче боя часов, отсчитывающих последние мгновения до смерти.
Нет, я не промахнулась. И нет, моя рука не дрогнула в последний момент. И капающая с кинжала кровь не была результатом попытки Катрин остановить меня — магистр вообще дальновидно предпочла не вмешиваться. И зная ее, я могла с уверенностью сказать, что хоть это решение далось ей тяжело, но оно не было продиктовано ни трусостью, ни желанием сохранить свою жизнь. Катрин, скорее всего, просто побоялась помешать моему плану. Если таковой у меня имелся…
А он, как ни странно, имелся.
— Убить! Смерть! — взорвалась тысячью голосов тишина мертвого города, обманутого мною, и я поняла, что отмеренные нам кровавыми часами мгновения жизни закончились.
— Прощай, — я на мгновение вскинула голову, чтобы, возможно, в последний раз взглянуть в ярко-зеленые глаза того, кто стал моей болью. И чуть криво усмехнулась, искренне порадовавшись, что мужчина скован заклятием: в его зрачках полыхало столько ярости, столько обреченной злости, что у меня на секунду перехватило дыхание. Он злился не на меня — на себя. За то, что все понял без слов. За то, что не может помешать, не может остановить, за то, что я действительно прощаюсь, а он не в силах ничего сделать.
Руан рванулся, изо всех сил пытаясь вырваться, разорвать путы, но было уже поздно: мое браслет, прищемив кожу, защелкнулся на его запястье, а я же отпустила силу. Необузданную,
неуправляемую, ту, что была заперта этим самым браслетом, и подпитанную сейчас принесенной