Я ни на что не надеялась, нет, но стало отчего-то больно…
— Ну что ж, — усмехнулась не знающая о моих страданиях Марика и сняла с пояса свой жезл. Секунда, и у нее ладони уже лежал раскрытый посох. Чуть меньше, чуть легче, чем у Эрударена, но не менее смертоносный. Особенно если судить по вспыхнувшей на рукояти вязи рун. — Попробуй забрать!
Кто из них первым бросился в атаку, я так понять и не смогла — слишком стремительными, едва неуловимыми были их движения. Смертельный танец в вихре стали, почти невидимый человеческому глазу. Обмен ударами и уворотами — более сильными и быстрыми от Руана, и более хитрыми, неожиданными от Эйи.
Этот бой был не похож ни на что, из того, что я раньше видела. Та легкость, с которой они обращались с посохами, та стремительность, та нечеловеческая сила — парируя удар девушки, Руан изменил траекторию движения лезвия тальха Марики, и оно, скользнув по мраморному полу, рассекло его, будто масло, — все это завораживало и ужасало.
— Что же ты, потерял форму? — выкрикнула Марика, ловко пропустив мимо себя смертоносное оружие. — А может никогда и не умел сражаться, а, целитель? — зло рассмеялась она, вновь увернувшись от удара. Но на этот раз не так ловко — один из клинков полоснул ее по
предплечью и… Мой вскрик утонул в звоне стали, оставшись незаметным. И лишь рана на моей руке напоминала теперь о том, что Марику только что "достали".
— И это все, на что ты способен? — язвительно хмыкнула девушка и внезапно ударила мужчину ногой в живот. И хотя Руан успел отскочить, однако следующий удар пропустил, не сумев отбить. Глубокая рана на бедре тут же окрасилась красным. Но, торжество Марики было недолгим — Эрударен, словно даже и не заметив удара, тут же снова бросился в бой. И вновь яростно и зло запела сталь, отмеряя рваным ритмом мгновения чьей-то жизни.
Руан дрался молча, спокойно, почти отрешенно. Его движения были точны, выверены и на редкость скупы. Ни единого лишнего выпада, ненужного поворота, пустого шага. Чего не скажешь о моей тюремщице — она постоянно пыталась зацепить словами молодого мужчину, вывести его из себя, заставить потерять контроль и поддаться ярости. В ее пируэтах было больше импульсивности, больше резкости и… больше наглости, граничащей едва ли не с безумием. И за эту наглость платила я: кровь из мелких порезов и глубоких, хоть и не смертельных ран уже почти полностью окрасила мое одеяние в ярко-алый цвет. Перед глазами все давно уже все плыло в кровавом мареве, каждый вздох давался с трудом и отзывался дикой болью, от которой хотелось зайтись в крике. Но кричать я не могла — видимо Марика позаботилась, чтобы я не отвлекала их: только тихие, едва слышные всхлипы — вот и все, что я могла позволить себе. И если бы не оковы, я давно бы уже корчилась на полу, а так единственное что мне оставалось — это обессиленно обвиснув на цепях, наблюдать из-под полуопущенных ресниц бой и ждать, кто же из них нанесет решающий удар. Вернее даже не так — ждать, когда же Эрударен пробьет защиту Эйи и нанесет решающий удар, который станет для меня последним. Почему-то я не сомневалась именно в таком исходе боя, и он не заставил себя ждать.
Подпустив заигравшуюся и уверовавшую в свою безнаказанность Марику ближе, Руан резко выбросил руку с посохом вперед. Трехгранные, собранные вместе лезвия легко преодолели кожу куртки и вошли в живот девушки, словно в масло, чтобы в следующий миг раскрыться в нем в смертельный цветок. Резкий рывок на себя и… я захлебываюсь криком. Безумным, надрывным от сводящей с ума боли. И мир для тех двоих разлетается на куски, чтобы вновь собраться вокруг из запахов, света, ветра, ночи. Вновь начинает существовать, кроме них двоих, все вокруг: высокие тонкие колонны, обрушенный купол, лунный свет, песня какой-то ночной птицы и перестук капель кровь, что бьется об мраморный пол.
— Какое огорчение, — нежная сожалеющая улыбка скользнула по губам Марики. Тонкая рука ласково коснулась целой кожи там, где еще минуту назад торчал клинок.
— Ты…
— Ты же не думал, что я буду честно драться с тобой? — расхохоталась девушка. — Тем более здесь, где магия нам обоим почти неподвластна. Одно древнее заклинание — тоже когда-то украденное у моего рода! — и я почти бессмертна. Так что же? Будем драться дальше, пока она не сдохнет? А подыхать она, поверь мне, будет долго и мучительно. Магия будет подпитывать ее, не давая умереть, пока она совсем не превратится в кровавый сгусток. Но даже тогда в ней будет теплиться жизнь. Ты готов пойти на это? Готов пожертвовать ею? Готов сражаться дальше под ее крики? Мне-то они как музыка, а тебе?
— Хорошо… — рука, держащая посох, опустилась, и лезвия с едва слышным щелчком спрятались. Я с трудом повернула голову, через силу взглянула на мужчину, чтобы поймать полный боли взгляд зеленых глаз. — Я буду служить тебе, только… позволь снять ее.
— Как же быстро ты сдался, — презрительно скривилась девушка. — Права была моя мать, когда говорила, что любовь делает нас слабыми и никчемными.
— Отпусти ее, — вновь тихо прозвучала просьба.
— Что ни сделаешь для своего раба. Считай, что я сегодня добрая
Едва заметный взмах руки, и я рухнула вниз. Упасть на пол мне не дали, подхватили и осторожно уложили, прижав крепко к себе. Раны тут же отозвались резкой болью и перед глазами все поплыло.
— Вир, скажи, что согласна. Скажи просто да, — с трудом разобрала я сквозь накатывающую на сознание тьму шепотом. Согласна на что? Он действительно это спросил или это игра ускользающего сознания. Впрочем, пусть будет…
— Да, — едва разлепив губы, просипела я, а в следующий миг в мое сердце, пробив и без того истерзанную грудь, вошел, обрывая мою жизнь, кинжал. Где-то рядом закричала Марика, чье сердце вместе с моим сейчас захлебывалось кровью и отсчитывало последние удары. Вспыхнули камни на алтарной плите, принимая жертву, заухала где-то рядом сова. И, похоже, я только что собственноручно разрешила себя убить. Но мне уже стало все равно. Сердце, отсчитав последний удар, остановилось вместе с тихим, выдохнутым мне в губы горьким:
— Прости.
Тьма, милосердно притупив боль, мягко раскрыла объятия, опутала призрачным шлейфом
\endash едва слышно позвала за черту. Туда, где сквозь мглу уже проступали силуэты давно ушедших. Тех, кто ждал меня с самого рождения и тех, с кем и я теперь буду ждать за чертой жизни.
Глава 26
И чем думают только что преступившие грань между жизнью и смертью? Кто-то о тех, кто остался там, за чертой, и кому теперь осталась лишь боль и истончающаяся с годами память об ушедшем. Кто-то о том несметном богатстве, что он так долго копил, над которым столько корпел, и которое в сумерках межмирья оказалось никому не нужным: здесь совсем иная плата за услуги, чем блестящий, холодный металл. Кто-то о том, что успел сделать, а что не успел; о прожитых годах и вечно откладываемых делах, на которые, казалось, еще будет время — потом, позже, не сейчас. Я же думала о боли — ушедшей на несколько мгновений и вновь вернувшейся. Уже не такой острой, но по-прежнему мучительной. Ноющей, тянущей, заставляющей дышать осторожно, поверхностно, лишь бы вновь не расшевелить свернувшийся где-то под солнечным сплетением, там, где вошел клинок Руана в тело Марики, темный клубок. Боли, похоже, ставшей моим наказанием на века.
Именно, что наказанием — ведь мертвые обретают покой в посмертье. Их не мучают больше ни болезни, ни раны, ни чувства, ни эмоции. Их ждет покой, безмятежность вечности, яблоневые сады и предки… Так вещали нам жрецы в своих проповедях, да и кому как не мне, некромагу, близкому, как никто иной из магов, к магии смерти, знать об этом. Вот только была совсем небольшая оговорка: тропа, ведущая в сады, открывается лишь тем, кто достоин. Мой же жизненный путь, похоже, когда-то свернул не туда. Где-то я оступилась, нарушила заветы своей хранительницы. Ведь вместо умиротворения и легкости меня по-прежнему раздирала боль; угадывающиеся в плотной тьме каменные стены с пока еще едва заметными тусклыми чадящими факелами никак не походили на просторные сады, да и все отчетливее очерчиваемые расступающимся сумраком силуэты никак не походили на моих ушедших за грань родственников.
Тяжелые, загнутые назад рога; жесткие, у кого собранные хвост, а у кого заплетенные в толстую косу волосы; чуть раскосые, змеиные глаза всех оттенков радуги с яркими всполохами магии; мощное, прекрасное телосложение, выдающее в каждом из них воина, и огромные, сложенные у большинства за спиной нетопыриные крылья — нет, как бы я ни хотела, как бы ни старалась, но перепутать моих будущих мучителей ни с кем другим я бы не смогла: Ночь-Хранительница прислала по мою душу демонов. Самых что ни есть настоящих.
Хладнокровных убийц, безжалостных палачей, бездушных тюремщиков, способных вечность превратить в бесконечную, сводящую с ума боль.
За что? Что я такого сделала?!
Я распахнула глаза и с ужасом взглянула на тех, в чьих руках теперь останусь до скончания веков.
Вот только, похоже, сами демоны не слишком ожидали, что к ним кого-то отправят. По крайней мере, все взгляды, обращенные на меня, были озадаченными и слегка… напряженными.
Наверное, я бы тоже напряглась, если бы в моем пиршественном зале — тьма окончательно расступилась, явив моему помутневшему от боли взору каменные, украшенные гобеленами стены большого зала и накрытые в честь какого-то праздника столы — появилась чья-то
неприкаянная душа. Которую тут, судя по повскакивававшим с мест демонам и по звону обнажившегося оружия, не только не ждали, но и явно не желали видеть.
Пожалуй, если бы я не была мертва, я бы испугалась. Не только из-за разлившегося в воздухе напряжения, готового в любой момент взорваться, подобно колбам с газом в неумелых руках, и обрушиться на меня шквалом холодной стали, но и из-за звенящей, почти осязаемой магии, что наполнила весь зал. Казалось, что любое неловкое движение, неосторожный взгляд, тихое слово, и всё, оборвется гулкая, тяжелая тишина, рухнет в реве сотни демонов, исчезнет в плетениях магии. И лишь одно, похоже, пока удерживало демонов на самой грани, заставив замереть — это поднятая в небрежном жесте рука сидящего за главным столом мужчины.