— Какого черта происходит? — Олеся маленьким ураганом ворвалась в комнату, опустившись перед Беликиной на колени и заглядывая сестре в глаза, — Что с тобой?
— Я опять… сорвалась, — я закусила губу, примаясь теребить многострадальную косичку.
— Боги… — синеволосая облегченно опустила голову, — Я испугалась.
Никогда не понимала то, как работает их связь. Они часто, конечно, чувсвуют что с другой что-то творится, но не всегда. Иногда всплески боли или эмоций усользают, но сейчас видимо был рядовой случай, нежели исключение из правил. Я даже примерно представляю что Олеся ощутила — страх, потом ей стало не хватать воздуха. Думаю примерно на этом этапе она поняла, что с билзняшкой что-то не так.
— Не делайте из этого трагедию, не в первый раз. Владу в прошлый раз больше досталось, — голос Лены уже более или менее вернулся к обычному, девушка больше не хрипела, — Главное, это не вышло… кха, твою мать, за пределы комнаты и никто не знает.
Она откнулась на кровати, панцирка жалобно скрипнула. Олеся забралась с ногами на матрас, скрестив их по турецки. Так мы и сидели в четвером, повисшая пауза начинала становится неловкой.
Я плохо помню, что произошло той ночью. Меня разбудили уже после полуночи, сонную и ничего не понимающую, подхватили на руки, понесли в другую команты. У отца были сильные руки, он был достаточно калоритным мужчиной. Скрипнула дверь, я успела заметить, что Стас уже не спал (или еще?), факел у входа в комнату пылал ярко и жарко, его папа и сорвал, сунув брату в руки. Меня поставил рядом, в торопях откинул ковер, немного покопался с половицами. Со скрипом он поднял дверцу, ведующуюю куда-то вниз.
— Пап?
— Уходите через тунели, — он тревожно обернулся в сторону коридора, — Быстро. И забудьте о том, чьи вы дети.
С этими словами он выскочил из комнаты, а Стас потащил мееня за собой. Я все еще ничего не понимала, сонно потирая глаза и на автомате последовала за ним. Потом — помню темный, узкий коридор. Его сырость, каменные, холодный пол который обжигал стопы, а затем… затем глухой удар. Тунель затрясло, где-то дальше что-то обвалилось. Брат резко дернул меня за руку, бросился обратно — я едва поспевала за ним. Нас почти накрыло, когда внизу что-то заклокатало и прогремел еще один взрыв.
Я открыла глаза. Вверху — безмятежное небо, все тело болит и ломит. Застонав, я пыталась приподнятся и оглядется, но у меня вышло крайне плохо — едва двигалась только шея. Я пролежала может быть минут 20, прежде чем надо мной нависла мужская фигура. Помню, что он был в шляпе, но лица не разглядела.
— Папа? — я нахмурилась, потянулась к нему ручками и силуэт протянул мне в ответ свою, только не для того, что бы поднять меня. Из его ладони потек свет, мерцающий свет, который заворживал и пугал одновременно. Губы задрожали, я расплакалась, мне резко стало жутко страшно от всего этого.
— Не бойся, девочка, — я слышала едкий голос и хрипоцой и усмешкой, — Это будет не больно. Пока что…
А затем снова темнота. Уже не абсалютная, тревожная, полная чем-то, что не показывается, а лишь скалится. И так… неуверено еще, не смело, прощупывая почву. Я готовилась к боли, но ее не было. Ни когда я проснулась, ни после — по крайней мере такой, какой она мне представлялась. Я не понимала, почему от меня все отвернулись. Не понимала, почему нас не хочет пусктаь в дом ни один из друзей наших родителей. Двери захлопывались только их взгляд падал на меня либо же не открывались вообще. Стас сжимал зубы, упорно шел дальше, Леся хмуро тащилась позади, оглядываясь по сторона и ниу кого из нас не было и малейшего представления, что будет дальше. Все бумаги взлетели на воздух вместе в домом, принять нас к себе и свидетельствовать о том, что мы — Даньеры никто не собирался. А дни шли. Спать приходилось где придется — со скандалом мы каждую ночь запихивали Олесю в Храмы. Стас тоже мог идти, но он не хотел оставлять меня, а проклятух не подспускали к ним на пушечный выстрел — я заболела через неделю в первый раз. Понятия не имею откуда брат доставал деньги, да и знать не хочу. Может быть, воровал, может еще что-то, но с горем пополам я выздоровела. Дни складывались в недели, а недели — в месяцы. Олеся часто уходила в лес, делала из чего придется небольшие амулетики и продавала их на улицах, Стас помогал ей, а я… я ощущала свою беспомощность., даже боясь снять капюшон и вечно пряча в глаза. Несколько раз мне прилетало и больше я не хотела. Боль, как говорил тот мужчина я ощутила, но не сразу. Я ощутила ее в непонимании и каком-то остром чувстве несправделивости, что ли. За что? Я же… я же нормальная. Голоса стали приходить не сразу, поэтому я думала что изменились только внешний аспекты, а остальное — оно пойдет своим чередом. Я боялась заркыть глаза и держать их октрытыми, потому что в первом случае на меня набрасывался хор из смеха и крика, а открыв я видела людей, кучу вечно куда то спешащих или просто гуляющих и мне хотелось забиться в угол, дрожать и ничего не чувствовать. Это сводило с каждым разом все сильнее и сильнее, это могло не прекращаться несколько часов и я… я просто хотела изчезнуть, лишь бы не чувствовать это. Когда тебя раздирает что-то изнутри, что-то неведомое, огромное, даже не объятное. И шепчет. И постояно шепчет и ты не можешь ничего с собой поделать, честное слово. Не можешь вслушиваться, не можешь не слушать. И в итоге кричишь.