Как и большинство представителей мужского пола, Женя не отличался особой наблюдательностью, особенно если речь шла о каких-то деталях внешности. Он, конечно, обратил внимание на то, что в Маше с момента их последней встречи произошли какие-то перемены, но, подумав так, не стал себя утруждать подробным анализом. Да и зачем ему было это делать? Он только видел, что его бывшая девушка стала еще краше, и все.
– Как ты меня назвал только что? – повторила свой вопрос Маша. Она даже перестала всхлипывать.
– Не помню, а что? – рассеянно улыбаясь, ответил Женя.
– Ты назвал меня Мышонком! – выкрикнула Маша. – Значит, не забыл? Жень, а может, все еще можно вернуть? Ты же любишь меня! Я точно знаю, любишь! Не верю, что ты мог так быстро все забыть! – Теперь она смотрела на него в упор своими светло-серыми, широко распахнутыми глазами, и он видел, как на них снова наворачиваются слезы.
Да, Маша и впрямь была сейчас удивительно хороша! И даже немного припухшие веки и покрасневшие глаза ничуть не портили ее. Пунцовые щеки, влажные губы и эти глаза, почти такого же цвета, как у него, только светлее, подернутые слезами и обрамленные роскошными ресницами. Заметив его взгляд, Маша будто бы невзначай нащупала сзади косу и перебросила ее через плечо. Она помнила, что ее коса всегда сводила Женю с ума.
– А как же Игорь? – внезапно охрипшим голосом спросил Женя, не в силах отвести взгляда от ее лица. Он не хотел произносить этих слов. Они будто бы сами вырвались наружу.
«Нет, ничего вернуть уже нельзя! Я ни одному твоему слову не верю! И очень хорошо понимаю, что привело тебя ко мне!» – именно эти слова собирался произнести Женя… А сам почему-то спросил про Игоря.
– Игорь? – вдруг как от удара кнутом вздрогнула Маша. – С ним все кончено. Он прогнал меня за то, что однажды на репетиции я сказала, что он полная бездарность и что, если он хочет узнать, что такое настоящая музыка, пусть послушает твои песни!
Это была ложь чистой воды, но ее слова прозвучали вполне натурально и убедительно.
– Зачем же ты так? – начал было Женя, но Маша не дала ему договорить, выкрикнув:
– А нечего строить из себя гения! Пусть ноты сначала выучит! Жека, – девушка резко сменила тон, теперь голос ее звучал тихо и вкрадчиво, – я так соскучилась по твоим песням… Представляю, сколько новых ты написал за это время! Вот бы послушать! – нараспев произнесла она, мечтательно глядя в небо.
– Да не так уж и много, – смущенно возразил Женя и опустил голову.
Он понимал, что сейчас происходит что-то неправильное, что-то такое, что с ним уже не должно было случиться никогда, и выражение «не принадлежать себе» вдруг приобрело в его сознании вполне реальный смысл. Ощущение было схожее с тем, когда он стоял на самом краю крыши шестнадцатиэтажного дома.
– А помнишь наши репетиции? – Чутко уловив душевные терзания своего спутника, Маша попыталась заглянуть Жене в лицо, но он упорно смотрел под ноги. – Хотя у тебя и без меня неплохо получается… Сегодня ты меня просто сразил! Только непонятно, что там делала эта Черепашка? – Последнее слово Маша произнесла с нескрываемым презрением, она даже фыркнула от возмущения.
– Узнала? – удивился Женя. – Ведь ее лица там практически не видно. – И вдруг заговорил горячо и быстро. Так говорят, когда пытаются оправдаться. Не перед кем-то, а перед самим собой: – Да если хочешь знать, Люся все это придумала. И вообще, если б не она…
– Если б не она, – перебила Маша, повысив голос, – клип был бы просто конфетка! А так получилась ложка дегтя в бочке меда!
– Между прочим, это я уговорил Люсю сняться в клипе… Своим присутствием она меня поддерживала, понимаешь? – сорвался на беспомощный крик Женя.
– Неужели нельзя было найти кого-нибудь посимпатичней? – Девушка растянула губы в презрительной улыбке.
– Нельзя, – грубо отрезал Женя, и она кожей почувствовала: больше на эту тему говорить не стоит. Зачем перегибать палку?
– Ой, мне так стыдно перед Татьяной Сергеевной! – Маша прижала к щекам ладони и сокрушенно замотала головой. – Не понимаю, что со мной случилось! Крыша, наверное, поехала… Но ты же сам всегда говорил, что я – девочка наоборот! Всегда делаю не то, что нужно. Жень, мне действительно очень стыдно перед твоей мамой. Пожалуйста, передай ей мои извинения.
Нет, это было явно не то, что могло бы его сейчас пронять. Женя как-то болезненно поморщился, ничего не ответив на ее просьбу. Маша с досадой отметила про себя, что никак не может найти верную интонацию. И чтобы только не молчать (этого она вообще делать не умела), девушка сказала, жеманно растягивая слова:
– Интересно, а кто-нибудь из продюсеров увидел сегодня по телику твой клип или нет?
И тут Женя снова произнес совсем не то, что хотел. Определенно эта девушка имела над ним некую странную, почти гипнотическую власть. Она будто бы парализовывала его волю. Женя и раньше замечал, что в присутствии Маши с ним всегда что-то непонятное происходит: говорит не то, что хочет, невпопад отвечает на вопросы. Но ведь они давно уже не виделись, и это состояние постоянной скованности он успел забыть, тем более что с Черепашкой все было совсем по-другому. С Люсей Женя чувствовал себя легко и свободно, всегда оставаясь самим собой. С ней не надо было думать над каждым словом… С Люсей он ощущал себя почти так же, как со своим лучшим другом – скрипачом Валеркой. Вот и сейчас Женя хотел сказать, что ему-то как раз совсем неинтересно, видел ли кто-нибудь из продюсеров его клип или нет, а вместо этого произнес совсем другие слова:
– С одним я даже уже по телефону разговаривал.
– Правда? – В Машиных глазах так и заплясали огоньки. – Кто такой? Ты фамилию запомнил?
– Чривицкий, кажется… А зовут Афанасий. Это я точно запомнил, из-за пива… Ну, знаешь, пиво есть такое – «Афанасий»?
– Афанасий Червинский! – восторженно выдохнула Маша и прикусила нижнюю губу. – Вот это круто! Супер! Слушай, Жека, а что он тебе сказал? Ты договорился с ним о встрече? – сыпала вопросами девушка.
– Он предложил нам раскрутку и оставил свой телефон. Я пообещал позвонить… – нехотя ответил Женя.
– Телефон?! У тебя есть телефон Афанасия Червинского?! – Маша смотрела сейчас на Женю так, будто у того внезапно вырос на лице второй нос или третий глаз прорезался. – Жека! Я… Я тобой горжусь! А между прочим, я всегда в тебя верила и знала, что ты личность и не такой, как все эти рокеры доморощенные! Сплошные понты… И этим грачам-придуркам так и сказала: «Запомните фамилию: Кочевник! Вы еще услышите о нем!» – вдохновенно врала Маша, чувствуя, как закрутились-забегали в голове колесики: удача сама плыла к ней в руки. Теперь главное – не вспугнуть ее!
– Слушай, ты могла бы вспоминать об этих «Грачах» не так часто… Мне совершенно неинтересно, что ты им сказала и что они тебе ответили! – с плохо скрываемым раздражением попросил Женя.
– Ревнуешь? – лукаво сощурилась Маша. Уже ничто не напоминало о ее недавних слезах.
Он промолчал.
– Жека, а я замерзла… – пожаловалась Маша и зябко передернула плечами. – А между прочим, я только после болезни… Не хотелось бы снова с температурой слечь…
– Тогда пойдем, я тебя домой провожу, – откликнулся Женя.
– Пойдем.
И обоим было заранее известно, что произойдет дальше: Маша пригласит его подняться, он согласится, чуть ли не с порога она сунет ему в руки гитару и вскоре запоет своим необыкновенным, проникающим в самую душу голосом…
5
А на другом конце Москвы, в своей крохотной комнатке, свернувшись калачиком на диване и накрывшись с головой своим любимым клетчатым пледом, лежала Люся Черепахина. Она не спала, хотя со стороны, если бы кому-то удалось заглянуть под плед, могло показаться именно так: закрытые глаза, ровное дыхание и отрешенное выражение лица, какое обычно бывает только у спящих людей. Ни обиды, ни даже горечи не было сейчас в душе у Люси. Одно опустошение, вынести которое подчас бывает тяжелей, чем самую смертельную обиду. Потому что обида, какой бы сильной она ни была, все-таки живое чувство. А вот пустота – нет. Ничего страшнее пустоты и быть не может, особенно когда речь идет о человеческой душе и сердце. А в уставшей голове девушки, одна тяжелее другой, медленно ворочались мысли: «До чего же все зыбко и нелепо в этой жизни! Ведь если бы я не сказала, что мне не хочется идти в кафе, ничего бы не случилось… Нет, эта настырная девица все равно бы явилась так или иначе, – возразила себе Черепашка. – И ведь в такой день!.. Хотя днем позже, днем раньше – какая разница. Но Женька-то! Смотрел на нее, как кролик на удава, у него даже голос стал неузнаваемым. А может, он просто боится ее? Нет, он просто ее любит. Все это время он старался обмануть себя, убедить в том, что забыл Машу, разлюбил… Убедить себя, а заодно и меня. Но он же просил меня остаться. Говорил: «Не уходи!» Даже два раза. Да, но как он это делал! С какими глазами и каким голосом! Нет, если бы Женька действительно хотел, чтобы я осталась, он бы меня догнал, а он даже и попытки такой не сделал. Стоял как зомбированный… Ой! – Черепашка откинула с лица плед и даже глаза открыла, настолько неожиданной была явившаяся вдруг догадка: – А может, Маша его и правда приворожила?! А что, сколько угодно таких случаев! Иначе чем еще можно объяснить, что Женька не видит, не слышит, не чувствует, что каждое слово этой девицы насквозь фальшиво? Ведь он же совсем не дурак, а в ее присутствии ведет себя как полный кретин. Ну почему мне так не везет? А вдруг на нас с мамой лежит родовое проклятие? – Никогда раньше Черепашке такие мысли в голову не приходили. Она вообще не верила ни в заговоры с приворотами, ни в страшные проклятия. Но что еще оставалось думать бедной девушке? – Ведь мама такая симпатичная, остроумная, на телевидении работает, а все одна и одна… Даже не видела ни разу, чтобы ее кто-нибудь до дому провожал! Никогда мама не рассказывала о своих поклонниках, а ведь она еще такая молодая… И что она видит, кроме своей работы и дома? Крутится как заведенная, и никакой личной жизни! А у меня? Чем такая, лучше бы уж совсем не было! Сначала Геша Ясеновский, теперь вот Женька… Ну почему, почему мне такие слабаки все время попадаются? Видимо, я сама их чем-то притягиваю… Конечно, все дело не в них, а во мне… Понять бы, что во мне не так…» – Вот на этой грустной ноте Люся бы и уснула, наверное, если бы в следующий миг громко и требовательно не зазвонил телефон.