Возможно.
Это подводит нас к прошлому лету, к одному июньскому дню. В тот день я был в редакции «Вэнити фейр» и разговаривал с Герштейном, художественным редактором, об одном задуманном им проекте — серии портретов современных знаменитых красавиц, написанных маслом в стиле великих мастеров. Разумеется, идея была позаимствована из фильма «Девушка с жемчужной сережкой», Вермер и Скарлетт Йоханссон, вот в чем была приманка: портрет Мадонны кисти Леонардо (хо-хо!), Кейт Бланшетт кисти Гейнсборо, Дженнифер Лопес кисти Гойи, Гвинет Пэлтроу кисти Энгра, а вот кому писать портрет Кейт Уинслет, Герштейн еще не решил. Естественно, он подумал обо мне и долго распространялся о том, сколько ему пришлось воевать с руководством, чтобы уговорить его заказать настоящие картины, а не поделки «Фотошопа». Я спросил, согласятся ли красавицы позировать, а Герштейн как-то странно посмотрел на меня и сказал, что позировать они не будут и мне придется писать их портреты по фотографиям. Я пробовал было спорить, однако никого, и в первую очередь этого пердуна Герштейна, невозможно было убедить в том, какая пропасть между портретом с натуры и халтурой с фотографии, и, кроме того, Герштейн знал, как я нуждаюсь в деньгах, так что в конце концов мы ударили по рукам — по две с половиной тысячи долларов за портрет, выгодная сделка. Я предложил для Кейт Уинслет Веласкеса, и Герштейн ухватился за эту идею обеими руками. Я позвонил Лотте и рассказал ей про заказ, просто чтобы услышать, как она радуется за меня, и она действительно обрадовалась. Я практически услышал в трубке, как у нее в голове щелкает калькулятор.
Сроки были назначены весьма жесткие, и к тому времени, как я вернулся в студию, я думал о живописи и старался не думать о том, в какую часть бездонного финансового колодца запихну эти двенадцать с половиной тысяч. «Выйдя на панель», я накупил всевозможных книг по искусству, и есть своя прелесть в том, чтобы листать репродукции и вызывать в памяти оригиналы, которые я видел. Самое смешное, я знаю, что, как только я установлю мольберт и возьму в руки кисть, мне уже будет наплевать на конечный продукт, я буду полностью прикован к процессу творчества.
Лотта со своей дотошностью как-то подсчитала, что подобным трудом я зарабатываю около восьми долларов в час, и я так и не смог ей объяснить, почему я этим занимаюсь, почему должен делать это, чтобы вставать каждое утро с постели, — я знал наперед, что она мне ответит. Лотта сказала бы: «Чаз, почему в таком случае ты не пишешь просто для себя, послав к черту эту connerie?[38]» А я бы тогда разозлился и сказал: «А чем, твою мать, мы станем платить за чертово лекарство для Мило, минимум по пять тысяч в месяц? Не собираешься ли ты получать эти деньги от своей галереи?» На что она ответила бы: «Но я могу продавать твои картины, они прекрасные, и людям будет приятно иметь их у себя дома». И тут-то оно и упадет, словно свежее дерьмо на стол, то самое, из-за чего мы разошлись, — принципиальный отказ Чаза Уилмота работать в угоду пошлым вкусам рынка. Так что все кончилось бы тем, что я побежал бы в студию и оформил обложку журнала или конверт грампластинки и накурился бы дури так, что все вокруг приобрело бы розовые тона.
Я сидел и разглядывал портреты Энгра, когда зазвонил телефон и секретарша спросила, смогу ли я переговорить с доктором Зубкоффом, и тут у меня внутри все оборвалось: я решил, что это звонит врач с плохими известиями насчет Мило. Когда Зубкофф взял трубку и я сообразил, кто он такой и что ему нужно, я испытал такое облегчение, что согласился бы буквально на все.
* * *На следующий день я доехал на метро до медицинского факультета Колумбийского университета и нашел то здание, куда меня пригласили: четырехэтажное строение из кирпича и стекла на углу Сент-Николас-авеню и Сто шестьдесят восьмой улицы. Внутри меня встретили обычный запах медицинских учреждений, чересчур мощные кондиционеры в приемном отделении, потрепанные старые журналы на столиках и медсестра в белом халате за окошком. Меня ждали. Я заполнил анкету, разумеется, солгав насчет наркотиков и курения, и меня передали другой медсестре в бледно-голубом коротком халате и брюках, которая отвела меня в маленькую комнату и предложила переодеться в пижаму. Она сказала, что перед тем, как приступить к исследованию действия препарата, врачи хотят убедиться в том, что я здоров, на тот случай если у меня уже есть какое-то заболевание и я потом подам на них в суд за то, что всему виной стали их препараты.