На углу Музейной площади было заграждение, за которым вели наблюдение пулеметчики. На проезжей части на одинаковых расстояниях друг от друга стояли старые дырявые бочки со смолой, вечером в них разводят огонь. Патруль остановил такси. Лашену, уже забрав у него паспорт, приказали выйти из машины. Водителю тоже; бормоча ругательства, он открыл багажник, в котором не было ничего, кроме запасной канистры, буксирного троса и молотка. Два мальчугана, едва не лопавшиеся от сознания собственной важности, обыскали Лашена, ощупали при этом и ноги, он близко увидел дула автоматов – две черные, чуть зазубренные по краям дыры раскачивались перед его грудью. Обыск длился долго. Он чувствовал только нетерпеливое желание, чтобы все наконец разрешилось, хоть чем-то, чем угодно. Что его ждет? Получит пулю с другой стороны, от врагов этих людей? Или пройдет немного времени, и он, целый и невредимый, поспешит навстречу Ариане в холле «Коммодора»? Обыск был окончен, и он не понимал, почему один из людей в военной форме обмахивается его паспортом, будто веером. Водителю разрешили снова сесть за руль, а его почему-то заставляли ждать, наконец один из парнишек обернулся и, протянув руку, потребовал 25 лир – пожертвование на войну, взнос на вооружение или пошлину за переход границы. Лашен, недоумевая, спросил, с какой стати? Тут солдат отвернулся и зашагал прочь, не отдав паспорт.
– Ладно!
Он заплатил и моментально получил паспорт назад.
На противоположной стороне площади – аналогичная сцена, аналогичная процедура. Мусульмане спросили, сколько с него взяли. Услышав ответ, сокрушенно покачали головами, как бы извиняясь за неподобающее поведение своих родичей. Точно так же проверили багажник – водитель теперь уже не ругался, – потом смущенно повертели в руках паспорт и разрешили ехать дальше. Поехали через Мазру, развалин здесь было гораздо больше. Местами груды обломков не загромождали лишь узкую полосу на середине улице. Следующий пост был палестинским, тут им просто махнули рукой – проезжайте! Лица у патрульных замотаны мокрыми тряпками, низко над дорогой стелется густой черный дым – грозное напоминание о смерти и мщении: дети бросали в огонь старые автопокрышки. Лашен и таксист сразу подняли стекла, но машину уже наполнила едкая вонь. Таксист тер глаза. Он прибавил скорость и только раз затормозил, чтобы купить у старухи в чадре пучок петрушки.
Выехали на набережную Корниш, машина полетела стрелой, и Лашен, обернувшись назад, опять увидел кружившиеся в воздухе клочья бумаги. Вскоре на берегу показались пляжи со скалистыми гротами, а с другой стороны шоссе новые высотные дома, многие еще недостроенные, похожие на опутанные строительными лесами железобетонные шахты лифтов. Такси остановилось. Между недостроенными домами тянулись пустыри, гряды желто-рыжей земли, кое-где поросшие чахлой сухой травой, в отдалении паслись овцы. Водитель пошел по тропке, которая наискось спускалась по склону холмистого берега к морю. Лашен нерешительно выбрался из машины и остановился, опершись руками о капот. Чувство страха, вялая пустота, внезапно накатившее отрезвление – хотелось скрыть их, но все-таки он против воли затряс головой.
– I'll show something to you![5]
Нет, нет, нельзя же допустить, чтобы водитель позвал еще раз. Он зашагал вниз по тропке, петлявшей между высокими тростниками или осокой, дальше она пела через огромную, расползшуюся во все стороны свалку и огибала выступы скал, наконец они вышли па прибрежную полосу песка, водитель шел впереди, пригнувшись к земле, словно всем своим видом хотел от чего-то предостеречь. Утесы спускались почти к самой воде, образуя причудливые громоздкие кулисы. Наверху, прямо над головой, тянулся поросший кустами скальный карниз вроде широкого козырька. Груды мусора не везде сползали вниз на берег, но всюду валялись клочья бумаги, тряпье, консервные банки, ржавое железо, бутылки. Вслед за водителем он вскарабкался немного выше и перебрался через скалу, которая довольно далеко вдавалась в море. Они очутились в нише наподобие грота. На песке валялись черные кости, черепа, челюсти, ребра. Песок тоже был черным, словно пропитанным нефтью, в дальнем углу были свалены размокшие газеты и картонные коробки, которые, очевидно, использовались для разведения огня. Казалось, ничего не почувствовал, только шум прибоя раздавался словно где-то в нем самом, в груди, грохотал все крепче, бил все сильнее по оглушенным нервам. Нет, не было безмолвного возмущения. Композиция из человеческих костей – именно так он подумал: «композиция» – была полна покоя, просто картина на песке, знак, который о чем-то сообщает, кости это кости, некие символы, и в то же время – всего лишь кости, и порывы ветра пролетали над ними, слабые, влажные. Никакой опасности. Водитель не торжествовал сверх меры, просто хотел посмотреть на изумленное лицо своего пассажира. Вокруг, на берегу и на море, ни души, солнце скрыто приятной легкой дымкой. И пожалуй, без пальто у воды холодновато.