Выяснив, что стряслось в штабе, Карусь облегченно вздохнул и заулыбался. Нет, комбриг Зуев никакой двойной игры не вел и вести не собирался. Убедительнейшим образом подтвердило это и личное их знакомство, состоявшееся в тот же день.
Не из легких было это знакомство и не сразу поняли они друг друга, отыскав общий язык. К тому же в обрез было времени, а от согласия или отказа Дмитрия Дмитриевича зависел успех задуманной чекистами комбинации.
Всего хуже, однако, обнаруживать в таких разговорах благородное нетерпение, многозначительно поглядывать на часы, поторапливать. Собеседника надо убеждать, причем убеждать доказательно, терпеливо, настойчиво, с тонким пониманием его психологии.
Сюжет событий, разыгравшихся накануне, выглядел в общем-то простенько. Чернобородый явился к комбригу и не застал его дома. Лишь в двенадцатом часу ночи Дмитрий Дмитриевич вернулся с загородных штабных учений. Встревоженная жена вручила ему записку с поклонами от некоего сослуживца по Преображенскому полку, и он до утра не смог уснуть, напрасно проворочался в постели. Рано утром, явившись на службу, прежде всего разыскал комиссара штаба. Комиссар, в свою очередь, счел необходимым немедленно оповестить о случившемся товарищей с Гороховой.
— Что же вы думаете предпринять, когда этот человек заявится к вам снова? — осторожно спросил Карусь.
— Спущу его с лестницы! — не задумываясь ответил комбриг Зуев. — Предпринимать что-либо другое в мою компетенцию не входит. Власть в ваших руках, вот вы и действуйте...
— Увы, Дмитрий Дмитриевич, не так-то все это легко, как кажется. Мы имеем, конечно, возможность арестовать его. Можем и к уголовной ответственности привлечь за нелегальный переход границы. А дальше что?
— Не могу знать, товарищ Карусь! И, откровенно говоря, знать не желаю. Лично я сжег все мосты, соединявшие меня с прошлым. Работаю честно, стараюсь вкладывать в доверенное мне дело всего себя без остатка. Не достаточно ли этого для беспартийного специалиста? С одного вола семь шкур не дерут...
Петр Адамович охотно согласился: этого более чем достаточно. И вдруг добавил, в упор глянув на собеседника:
— Особенно в тех ситуациях, когда про запас оставлен маленький мосточек... Психологический, так сказать, почти условный, где-то в сокровенных тайниках сознания...
— Вы заблуждаетесь, товарищ Карусь! — вспыхнул Дмитрий Дмитриевич. — У вас нет права сомневаться в моей честности. В конце концов я доказал ее в боевой обстановке.
— Нет, не заблуждаюсь, дорогой комбриг. В отличие от вас, я рассуждаю вполне реалистически, а вы, похоже, и впрямь витаете в сфере идеального...
— Это почему же, разрешите узнать?
— Да потому, что не замечаете кипящей вокруг вас ожесточенной классовой борьбы. Вернее, замечаете, но упорно не хотите замечать. Давно умолк гром сражений, но борьба-то не прекращается, и пока не видно ее окончания. Острейшая, между прочим, борьба. Непримиримая, бескомпромиссная, умеющая вовлекать в свою орбиту всех без исключения. Право же, дорогой Дмитрий Дмитриевич, отгородиться от нее крайне затруднительно. Даже честно выполняя служебные обязанности. Кстати, а чем вы объясняете, что господин Кутепов направил своего человека именно к вам? В Петрограде сколько угодно бывших гвардейских офицеров, не менее родовитых, с громкими дворянскими фамилиями, а про Зуева известно, что он комбриг Красной Армии и, стало быть, находится во враждебном лагере... Зачем же связываться с Зуевым?
— Затрудняюсь ответить, товарищ Карусь. Я и сам всю ночь об этом думал. Кутепов, вероятно, надеется на давнее наше знакомство и приятельские отношения, на совместную службу в Преображенском полку. С моей стороны, смею вас заверить, ни малейшего повода не давалось...
— Верю, что не давалось. А курьера шлют к вам — это бесспорный факт. И довольно нагло напоминают о мосточке, который, дескать, связывает дворянина Зуева с дворянином Кутеповым. Вот ведь какая диалектика, дорогой Дмитрий Дмитриевич. Очень они рассчитывают на живучесть сословно-кастовых предрассудков, в честность вашу верить не хотят. А мы вам говорим: рвите с прошлым окончательно и бесповоротно, так как нейтральная позиция в наши дни немыслима...
— Но я отнюдь не нейтрален, я служу в Красной Армии!
— Тем не менее вам не верят, на вас рассчитывают, как на единомышленника...
Длинный был спор, мучительный для них обоих.
Узнав, чего от него ждут, Зуев отказался наотрез. Сгоряча даже буркнул, что с младых когтей презирает голубые жандармские шинели и их самодовольных владельцев. Позднее, несколько поостыв, извинялся и путано объяснял разницу между царскими охранниками и сотрудниками ГПУ, оберегающими интересы трудового народа. После этого опять отказывался, мотивируя свой отказ отсутствием способностей к мистификации. Причин нашлось у него великое множество, причем каждая, по его мнению, была уважительной.