— Наверное, нам надо что-то противопоставить этому спектаклю. Например, устроить публичный отказ от присяги.
— Только надо как следует подготовиться, — сказал Мюллер. — Такие акции должны быть хорошо спланированы заранее. Для начала я предлагаю разработать текст письменного заявления командиру батальона. В нем мы предложим, например, принимать присягу у памятника борцам антифашистского Сопротивления, скажем, в одном из концлагерей и запланировать выступления участников движения Сопротивления перед новобранцами бундесвера.
— Письменное обращение к командиру батальона не пройдет, он сразу заявит, что это дело рук левых.
— Конечно, — сказал Мюллер. — Но ссылаться на левых ему придется лишь для того, чтобы как-то обосновать ответ нам. Пускай поломает голову. А сейчас давайте посмотрим фильм.
«Наконец-то принялись за дело, — подумал я. — Эта история с парнем, отказавшимся от присяги, очень интересна, но сюда-то я пришел посмотреть фильм, не больше».
Было о чем поразмышлять. Я ушел не попрощавшись. И фильм до конца не досмотрел. Кое-кто мог подумать, что мне стало скучно, но я просто-напросто не выдержал. Поначалу еще можно было смотреть, но к концу фильма перед глазами все чаще возникал Винтерфельд. Его образ вырисовывался все лучше и яснее. И самого себя я увидел в фильме. В черной эсэсовской форме. И хаупт-штурмфюрера Дорфа, отдававшего приказы. Это было невыносимо!..
Я сидел в пристанционном буфете, вспоминал кадры фильма. Затащил меня Вилли на эту картину, а поговорить не с кем. Наверное, придется к нему же и обратиться с моими вопросами. Но поймет ли он меня? Черт бы побрал всю эту политику!
Злость душила меня. Я вытащил из кармана листовку ОДС, порвал ее на мелкие кусочки, рассыпал по полу как конфетти. И тут же подбежал официант:
— Молодой человек, у нас так не полагается. Вот вам щетка, совок, извольте собрать все, что насорили, и отправляйтесь-ка к мамочке домой!
Утром, раздавая почту, дежурный выкрикнул мою фамилию. Письмо от Анны! Я сразу узнал его по почерку. Письмо было маленькое.
Она писала по-английски, но перевести не составило для меня труда.
Привет, Петер!
Как жалко, дорогой, что я здесь, во Фрайбурге, так далеко от тебя. Я все еще вижу тебя сидящим в моей комнате, такого спокойного, нежного. Над тобою висит мое вязанье, макраме, ты все время задеваешь его головой. Кипит чайник, или кто-нибудь дергает за ручку двери — я сразу вспоминаю тебя. Прихожу с работы, думаю, ты тут, а тебя нет. На работе в больнице все по-прежнему. До приезда в Германию, работая санитаркой, я слышала много рассказов о том, какими злыми бывают старшие сестры в больницах. Наша Катарина совсем не такая. Она помогает мне, если я чего-нибудь не знаю. Больные тоже относятся ко мне хорошо. Я всем довольна, и изучение немецкого языка продвигается успешно. Мне очень не хватает тебя, моего худенького солдата в очках, который был так нежен со мной.
Дорогой Петер, я договорилась с Катариной. На рождество два дня у меня будут свободны, я за них отработаю в Новый год. Приедешь ты ко мне или мне приехать к тебе? Два дня мы можем провести вместе и будем вдвоем, только ты и я.
Напиши мне поскорее, Петер, чтобы мы могли договориться. Я уже считаю дни, оставшиеся до рождества.
С любовью.
Две ночи подряд мне снились сцены из фильма «Конец света». Я видел себя среди тех, кто преследовал семью героя фильма. Надо, обязательно надо поговорить с Вилли.
— Старина, я хотел тебя кое о чем спросить, — начал я, когда мы сидели в столовой.
— По поводу фильма? Ты удрал раньше всех, мне сказали ребята. Неинтересно было? Или дела заставили?
— Да нет, фильм был волнующий, вот в связи с этим у меня и возник вопрос, — сказал я.
— Что за вопрос?
— Да вот об этих концлагерях. — Я с трудом подбирал слова. — Ведь это действительно было ужасно.
— А ты знаешь, что здесь, в Вуппертале, тоже был концлагерь? — вопросом на вопрос ответил Вилли. — Концлагерь Кемна. Один из первых, сооруженных фашистами. Они убили тут больше четырех тысяч человек. И никакого памятника, никакого следа. Мы как раз боремся за то, чтобы установить памятник этим жертвам фашизма.
У меня была своя цель в разговоре с Вилли, на которую я и выруливал.
— Как ты думаешь, что за люди устроили пожар в общежитии иностранцев в Фовинкеле?
— Почему тебя это заинтересовало сейчас? Раньше ты интереса к этому делу не проявлял.
— Может быть, поразмыслив, я изменил свое мнение.
— В Фовинкеле приложили свою лапу неонацисты, я уже тебе говорил. Что тебе еще непонятно?
— Вилли, когда говорят «неонацисты», «неонацистские вылазки» — это просто слова. Объясни, что это такое на самом деле.
— Ну, чтобы ты понял, возьмем такую простую ситуацию. Группа людей одержима фанатической ненавистью к иностранным рабочим. Нацисты говорят, что во всех бедах виноваты иностранцы.[3] Они якобы отнимают у немцев рабочие места, насилуют немецких женщин и девушек, они в основном пополняют ряды преступников, особенно торговцев наркотиками. Поэтому, считают нацисты, иностранцев надо вышвырнуть вон из страны, чтобы поправить дела, чтобы все было в порядке.
— Мне не раз приходилось читать в газетах, что турки устраивают драки, торгуют гашишем и марихуаной, хотя и среди немцев немало безработных и опустившихся элементов, которые становятся гангстерами. — Я сказал это потому, что аргументы Вилли в чем-то были для меня недостаточно убедительными.
— Конечно, и среди немцев немало всякой дряни. Но представь себе: приехал кто-то из Кёльна и ограбил здесь, в Вуппертале, банк. Разве заорут вуппертальцы: «Долой кёльнцев из нашего города!»?
— Но при чем же тут иностранцы? — Мне показалось, что Вилли старается уйти от ответа.
— А вот при чем, — объяснил он. — Их стали заманивать в ФРГ, когда они были нужны как дешевая рабочая сила. И сегодня без иностранных рабочих наша экономика не может функционировать нормально. Выбросить их из страны можно, только что из этого получится? Возникнут новые трудности. Но ведь к туркам, например, когда их завозили в ФРГ, относились не как к людям, а именно как к дешевой рабочей силе. Никто не думал о том, чтобы позаботиться о решении их жилищных и семейных проблем и так далее. Понятно, что в их положении отчаявшиеся чаще становятся на преступный путь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Представь себе, что ты молодой турецкий рабочий. Семьи у тебя нет. Подружки пока тоже нет. Вдруг ты видишь красивую девчонку. Подходишь к ней, заговариваешь. А она, наслышавшись об этих «ужасных турках», пугается и с криком убегает, но падает. Ты пытаешься помочь ей подняться, в это время появляется ее брат, или отец, или знакомый. На следующий день в шпрингеровской бульварной газетенке «Бильд», которую читают по всей стране, появляется заметка с огромным заголовком: «Молодой турок пытался изнасиловать немецкую девушку».
Тут я подумал: «А ведь Анна тоже иностранка. И кожа у нее с темным оттенком. Значит, и ее хотят выгнать из страны те, кто провозглашает лозунг «Иностранцы — вон!». Нет, Анна должна жить здесь, и Пауло тоже, и Марко, который продает овощи в лавке на углу!»
— Но ведь не только нацисты считают, что иностранцам не место в нашей стране. Многие думают так.
— Я и не говорю, что одни лишь нацисты ненавидят иностранцев. Но многие люди, рассуждающие подобным образом, уподобляются нацистам. Немало таких даже среди социал-демократов.
— В самом деле?
— Да, взять хотя бы моего отца. Он давно в социал-демократической партии Германии, по некоторым вопросам взгляды у него вполне правильные. Например, он решительно против атомного оружия. Но к иностранцам относится как шовинист. Вот такие дела. Понятно тебе?
— Да-да, — пробормотал я. Но мне хотелось подробнее узнать, что Вилли думает о таких людях, как те, с которыми связался я. — Что же делать с теми, кого ты называешь шовинистами? — спросил я.
3
Население ФРГ в настоящее время: около 57 миллионов немцев и примерно 4,5 миллиона иностранных рабочих. По состоянию на август 1985 г. в Западной Германии было зарегистрировано 2,3 миллиона безработных.