Я — тоже. И пообещала, что тотчас приеду. И только когда почти оделась, меня вдруг стукнула мысль — вызов означает, что мне придется отпереть дверь, выйти в сад, на улицу, к машине, стоявшей у бровки. А фонарь не горит…
Очень твердо я приказала себе не быть идиоткой. Если кто-то и хочет убить меня — что далеко не доказано — откуда ему знать, что у Линды проявятся симптомы острого аппендицита, что мне позвонят ночью и когда. А машина всего шагах в сорока от двери. Что со мной случится за несколько секунд?
Набросив пальто, я взяла сумку и фонарик и стала топтаться у двери. Свет оставлю включенным — невыносимо думать, что придется возвращаться в темную комнату. Я вдохнула побольше воздуха, тихонько повернула ручку, приоткрыла дверь, быстро вышла и, захлопнув ее за собой, помчалась по тропинке сада… Просто невероятно, как разыгравшееся воображение, объединившись с темнотой, способно превратить приятное знакомое окружение в место зловещее, угрожающее и опасное. Я изо всех сил старалась не думать про опасности, затаившиеся во тьме.
Бежала я бегом, но сорок шагов до машины оказались громадным расстоянием.
Никогда в жизни я так не радовалась, что ночной визит потребовал хирургического вмешательства. Домой я вернулась уже утром, по улицам ходили люди, а сад снова стал обычным садом.
Днем я ухитрилась поспать часа три, так что когда Эйлза Метленд позвонила мне и пригласила придти поиграть полчасика в теннис, я сдержала сиюминутную реакцию — отклонить приглашение, и согласилась. Физические упражнения помогут мне заснуть, а я планировала лечь пораньше.
Мы освежались лимонадом в гостиной после двух сетов, когда в разговоре всплыло имя Элинор. Я заметила, что мне нравится теннис — великолепный способ отвлечь ум и сохранять тело в хорошей форме.
Эйлза откликнулась, что и ей игра доставляет удовольствие, прибавив:
— С Элинор мы играли чуть не каждый день.
— С Элинор Шредер? — сразу насторожилась я.
Она кивнула.
— Я и понятия не имела, как сильно влияет ее гибель на маленькое общество, где все знают всех, — медленно произнесла я. — Воображала, будто никак меня не затронет, а вот, однако, без конца натыкаюсь на событие, хотя я тут посторонняя.
Эйлза, взглянув на меня холодными оценивающими зелеными глазами, хохотнула.
— А знаешь, твое положение в Виллоубанке уникальное! Ты единственная тут, полностью чистая от подозрений. Кроме еще двоих-троих. Задумывалась про это?
И Эйлза пыхнула сигаретой.
— Вот скажи, как на свежий взгляд тебе видится это дело? Что представляется самой вероятной разгадкой?
Я колебалась.
— Ну? — чуть насмешливо подзадорила она. Я не знала, что скрывается за этой насмешливостью. — Не говори только, будто у тебя нет теории. У всех в Виллоубанке своя версия — кроме, разумеется, одного — кому версии строить нет нужды.
— Нет у меня теории…
— Да брось! — Эйлза нетерпеливо стряхнула пепел. — Никто не устоит перед искушением поиграть в детектива. И идеи твои, наверняка, интересны, потому что твои-то чувства тут никак не затронуты. — Искоса глянув на меня, Эйлза неожиданно расхохоталась. — Или — да?
Я вспомнила, что сказал Билл про Эйлзу: «По-моему, она проявляет больше интереса к Карлу Шредеру, чем тот к ней». И к глубокой своей досаде, почувствовала, как лицо у меня вспыхнуло. Эйлза забавляется, выпытывая у меня про отношения с Карлом, а я реагирую как школьница. Ее это развлекает? Что она думает, глядя на меня так и усмехаясь?
Я осторожно сказала, стараясь обойти подводные рифы и прикрываясь собственной любознательностью:
— Постороннему трудно выстроить разумную версию, не зная улик. Да и Элинор я не знала. Какой она была?
Я ждала, что Эйлза отмахнется, но она, смяв сигарету, сказала после минутного раздумья:
— Ты ведь знаешь Дика Бейнса. Во многом Элинор очень напоминала его, но в чем-то, конечно, была другой. Хорошенькая, очень живая, насмешливая, милая. Добрая. Во всяком случае, внешне. Но на самом деле, по натуре, не мягче гвоздя. Вроде бы умна, а с другой стороны — дура. Короче, Элинор была женщиной контрастов. Но ее следовало узнать как следует, тогда проступала скрытая сторона ее личности. Те, кто толком не знали ее, любили безоглядно. Правда, и большинство тех, кто досконально знал — тоже.
Эйлза потянулась за новой сигаретой.
— Такой вот она и была.
— У меня создалось впечатление, что Дика глубоко потрясла ее смерть. Наверное, любил ее?
Эйлза стрельнула на меня глазом.
— Причин для любви у него было маловато. Дик показался тебе человеком, сгорающим от честолюбия?
— Откровенно — нет.
— Правильно. Тут лучше подходит определение «тлеющий». Еще мальчишкой Дик мечтал, что когда-нибудь станет владельцем этой фермы.
— Фермы Шредеров? — удивилась я.
— Большинство называют ее по-прежнему — ферма Парков, хотя еще раньше она принадлежала дедушке Дика и Элинор, и тогда, наверное, называлась ферма Бейнсов. Когда Бейнсы ушли от дел, то оставили отца Дика — Фреда Бейнса работать на ферме на договорной основе раздела доходов. А во Вторую Мировую Фреда забрали в армию, и его жена стала справляться на ферме в одиночку, с маленьким сынишкой на руках вдобавок. Фреда убили в самом конце войны, и Бейнсы изменили завещание, оставив ферму сестре Фреда — матери Элинор, которая была замужем за Джоном Парком. Дик всегда сильно обижался, помня, как тяжело трудилась тут его мать, а в награду не получила ничего.
Эйлза чуть приостановилась.
— Тут, видишь ли, не коммерческий интерес, у Дика у самого выгодный бизнес. Но он любит ферму. За его легкими манерами скрывается сентиментальная натура.
Зелень ее глаз смягчилась.
— Когда же ферму унаследовала Элинор, Дик сунулся к ней с предложением выкупить. Цену та заломила несообразную. Вцепилась в ферму наша милашка не потому, что она так уж ей нужна, а оттого что ей нравилось знать: у нее есть что-то, что другому хочется позарез. Ты только что сказала, что смерть Элинор расстроила Дика, — Эйлза беспокойно прошлась по комнате. — Может. Но не из-за того, что она так уж сильно нравилась ему, а потому что временами он почти желал, чтоб она умерла. Тут какие-то искривленные чувства, — и, резко обернувшись, Эйлза взглянула на меня. — Может, это звучит несколько странно.
— Э, в общем, нет. Мне кажется, я понимаю, про что ты.
В глазах Эйлзы затеплилась оживленность, нежность, чего я никогда не наблюдала прежде.
— Тебя удивляет, что Дик способен чего-то сильно желать? Да? Люди часто удивляются, когда обнаруживается, что скрывается под легкомысленной внешностью. В Дике много чего есть, не видного простым глазом.
— Но это, — осторожно высказалась я, — можно сказать про любого из нас.
— В том, как живет Дик, есть некий кураж… э… не знаю, как бы это поточнее выразиться… Не всегда видно, но он тут. Наследственная черточка, присущая их семье, бесшабашность эдакая. И Элинор была такой же, но у нее эта черта проявлялась ярче. Она бравировала своей бесшабашностью.
Впервые я поняла, что Эйлза действительно недолюбливала Элинор. Почти всем, кто говорил со мной, Элинор нравилась — за исключением Бена Шорта, работника Барнардов, но Бен недолюбливал почти всех, или говорил так.
— На героя Дик непохож, — продолжала Эйлза, — и все же я убеждена — он ничего не боится по эту сторону земли. Но не обманывай себя мыслью, будто Дик такой уж солнечный, такой уж баловень судьбы!
Домой я ехала в весьма задумчивом настроении. Похоже, все мужчины, игравшие какую-то роль в жизни Элинор, обладали качествами, которых в них при поверхностном знакомстве и не заподозришь.
Когда я вернулась в отель, уже почти совсем стемнело. Я настолько увлеклась анализом новой информации, что вошла в сумеречную комнату и включила свет без тени беспокойства. И, принимая душ, не переставала думать о Дике: Дик освобождает меня от шипов роз в наш первый день знакомства, Дик, такой сияющий, мрачнеет, рассказывая мне про Элинор, Дик хохочет, но всегда добродушно над моей неумелостью на верховых прогулках.