Беглецов привели, всех и сразу, связанными по рукам, и ногам. Произошло это перед вечерним приёмом пищи, когда ужин готовили ещё с учётом отсутствовавших в расположении лагеря людей. А уже утром старший кок знал, что число едоков в его списке сократилось ровно на восемь человек. Никто ему об этом не сообщал, этот старательный и в меру упитанный работник сферы общественного питания лично присутствовал во время сокращения моего личного состава, точно так же, как и все остальные, составляющие его. Поэтому давать отдельные распоряжения, по поводу непредвиденной экономии продуктов, мне не пришлось.
Как поступить с людьми, нарушившими один из самых строгих законов в этом бардаке, я не знал до последней минуты. Даже, когда восемь, не по возрасту серьёзных солдат, стоя с мечами в руках за спинами коленопреклонённых беглецов, ждали моей отмашки на исполнение приговора, бледными лицами поглядывая в мою сторону, я ещё не был уверен, какой именно приказ отдам. Почему выкрикнул: "Коли"", а не "Отставить!", до сих пор не пойму. Зато сейчас я прекрасно осознаю, что возврата по ту сторону линии, разделяющей любого местного, власть предержащего, от обычного человека, мне уже нет. Точно так же, как никогда я уже не буду тем свойским парнем для людей, попавших в сети зависимости от меня, каким был ещё несколько дней назад. И дело здесь не в их желании воспринимать меня таковым, я сам этого не хочу. Сдаётся мне, что будь я с гребцами самую малость по строже, возведи барьер между нами немного повыше и веди себя с ними не так панибратски, всё бы здесь сложилось по другому. Не было бы на окраине леса этих восьми свежих холмиков и не смотрели бы мне в след сотни глаз, с ужасом, ненавистью и с нескрываемым восторгом, от которого на душе ещё хуже, чем от всего остального.
Обстановка в нашем временном лагере, после небезызвестных событий, моментально поменялась на сто восемьдесят градусов. Гребцы сплотились, солдаты ощетинились словно волки, готовые порвать любого, кто зайдёт на под контрольную им территорию, а все остальные держали нейтралитет, делая вид, что всё произошедшее их не касается. Даже Павлик, по существу мой единственный друг, на этом острове и тот затихарился. На прямую он меня не осуждал, но взгляд его нет нет да и говорил мне открытым текстом: "Эх Серёга, не ожидал я от тебя такого". А вот я же напротив, вел себя, как ни в чём не бывало и поведение моё было не наигранным. Переспав ночь после казни я, если то состояние, в котором находился, можно обозвать таким приятным словом, как сон, утром следующего дня встал другим человеком. Нет дьявольские отметины на мне не появились и огонь разжигать взглядом я не научился, но внутри меня чего то всё равно поменялось. Возникало такое ощущение, что какая то шестерёнка там сломалось, а может быть наоборот, встроилась куда то не туда и вертит мной в противоположном направлении. Не знаю, что конкретно произошло с моим душевным состоянием, но именно в то утро приказы мои стали жёстче, неуверенность в голосе исчезла полностью, а требовательность к исполнению поручений возросла вдвое и вообще впечатление было таковым, что за одну ночь я перешёл в совершенно другую весовую категорию. Люди - это, конечно же, тоже почувствовали и вести со мной стали себя совсем иначе. Нет, не шарахались, по поводу и без, и не убегали при встрече, но глаза отводить во время разговора многие пытались, кроме мальцов, пожалуй, как бы это странно не выглядело, при их то ещё не полностью сформировавшейся психике. Эти ходили, как ни в чём не бывало и даже наоборот, с гребцами вели себя нарочито грубо, стараясь зацепить кого нибудь из-за любой мелочи, тем самым провоцируя команду на очередной безрассудный поступок.
Жить в таких условиях, на ограниченной территории, с каждым днём становилось всё хуже и хуже, да и небезопасно, причём не только для меня. И в конце концов, пока мы все тут друг друга не поубивали, мной было принято окончательное решение: " Выходим в море в самое ближайшее время, не обращая внимания на продолжающую буянить погоду". Грида поставил в известность сразу же после того, как оно у меня созрело и приняло более-менее стройный вид. В приказной форме довёл до него, что мы начинаем готовиться к отплытию и в любом случае покинем берег не позже, чем через десять дней. Старший рулевой, как я про себя называл своего самого преданного моряка, лишь кивнул головой и очень коротко ответил:
- Если надо, значит уйдём.
Вот так просто, без лишних вопросов и уговоров: если надо - значит надо, не размышляя над тем, что приказ командира способен отправить всех, прямиком на дно.
Каким образом Грид готовился к выходу, как договаривался с небесной канцелярией, кому там, чего наобещал, не знаю. Но на седьмой день тучи разорвали свой плотный строй, на восьмой начали планомерное отступление, оставив заслон лишь в виде сильного, порывистого ветра, на девятый в ночном небе вспыхнули яркие звёзды, без которых мой бравый штурман дорогу к нужному берегу найти не может, а на десятое утро стихия и вовсе примерила на себя образ тихой овечки, ласково щиплющей травку на лужайке, и блеющий только по поводу чрезмерно распалившегося солнца.
- Можем начинать грузиться. У меня всё готово - доложил рулевой, карауливший моё пробуждение прямо у шалаша.
- Хорошо. Сейчас распоряжусь, чтобы начали собираться - ответил я ему буднично, мельком взглянув в чистейшее небо и ещё раз отметив про себя, что в характере моём многое поменялось.
Команду запасаться продуктами, отвечающим за это структурам, я отдал ещё в тот день, когда разговаривал с Гридом по поводу своего нового решения, так что в этом отношении мы были готовы к отплытию полностью. Пресная вода, в нашем распоряжении, также имелась почти круглосуточно и её мы залили во всё, что можно было. Поэтому и этот вопрос, препятствием для срочного выхода в море, не может служить, того, что имеется в бочках и кувшинах, после внезапного отключения водоснабжения, нам вполне хватить на трёхдневный переход. Осталось самое малое, оповестить людей о сборе по тревоге и проконтролировать, чтобы никто из них ничего не забыл и "случайно" не потерялся.
Покидая землю мой опытный штурман, с завидным постоянством, разглядывал одну из ближайших вершин острова, приютившего нас в не совсем простое для меня время. С такой же периодичностью он отдавал команды и своим коллегам, рулевым, что естественно не могло не вызвать моего, по всей видимости, полученного при рождении и резвившегося впоследствии сверх меры, любопытства, переросшего вскоре в острое желание выяснить, как эти два действия, обычного вроде бы моряка, связаны между собой.
- Чего ты там всё время высматриваешь, на этом острове? Забыли мы там кого то, или что? - спросил я Грида, так и не сумев достойно сформулировать вопрос, созревший у меня благодаря его необычному поведению.
- Я там ночью курс правильный выставил, с помощью камней - как всегда спокойно, ответил мне он. - Вот и держусь его, пока вершина не исчезла из вида. Неизвестно, что дальше с погодой будет, надо хотя бы сейчас идти в нужном направлении.
И когда это он всё успевает делать? Я так, сколько не бегаю днём, ближе к ночи обязательно, чего то такое вспомню, о чём в процессе работы забыл. А у этого серьёзного мужчины всё разложено по полочкам, о чём бы его не спросил, про что бы ему не напомнил, он всегда с готовым ответом и уже с качественно выполненным заданием на руках. Когда же и я, таким стану?
Трёхдневный переход не принёс нам лишних переживаний. Начавший было крепчать к концу вторых суток, нашего очередного рискованного плавания, ветер, стих так же резко, как и начинался. А уже утро следующего дня, открыло для всех обитателей крохотных судёнышек, тонкую, еле заметную в предрассветной дымке, линию знакомого берега. Событие это воодушевило не одного меня и уже к окончанию светлого времени суток, моим гребцам оставалось поработать совсем немного, чтобы рулевые смогли благополучно пришвартоваться в одной из его бухт.
Ночевали уже на суше, почти всем экипажем. Изменения моих отношений, с большей его частью, не повлияли на моё решение предоставить такую возможность любому желающему, кроме вахтенных, рулевых и охраны, бдительно контролирующей подходы к моей каюте. Ужинать приказа я не отдавал, пологая, что двойная порция на завтрак компенсирует временные неудобства, тем более пресная вода у нас почти на исходе, а жрать осточертевшую за три дня рыбу, без соли, ещё и в сухомятку, не каждый способен.