Для подлогов реанимационного типа также присущи несколько видов общественной реакции. Ударно-взрывной вид реанимационного подлога характеризует фальсификации, в отношении которых после легализации возникают резко полярные точки зрения относительно их подлинности и достоверности, часто исходящие больше из чувств, чем разума. Афазивный вид реанимационного подлога примечателен отсутствием уверенного суждения о его подлинности или фальсифицированном характере в момент легализации и воздержанием в дальнейшем от оценок со стороны специалистов. Примером этого вида подлогов можно считать «Сказание о Руси и вещем Олеге» Минаева, привлёкшее внимание фактически спустя более чем сто лет после легализации. Для инверсионных подлогов реанимационного типа примечательно время от времени краткосрочное бытование представлений о подлоге как о подлинном историческом источнике, несмотря на давно состоявшееся его разоблачение. Типичными примерами такого вида подлогов являются «Дипломатические донесения Гримовского», «Протоколы сионских мудрецов».
Изученный нами фактический материал позволяет, хотя и с рядом оговорок, всё же выявить некоторые закономерности изготовления и бытования подлогов, а также их разоблачения. Назовём несколько наиболее очевидных таких закономерностей.
Фальсификатор всегда заинтересован в публичности своего изделия. Преследуя определённую цель, он страстно желает быть очевидцем и участником её достижения. Иначе для него теряет смысл весь процесс «творчества». Об этом свидетельствует подавляющее большинство всех рассмотренных нами подлогов исторических источников.
Легализация подлога близка по времени к моменту его изготовления. Можно даже сказать, что она фактически в большинстве разобранных нами случаев почти одновременна с процессом изготовления подлога, а нередко, как, например, с «Влесовой книгой», параллельна, то есть реально одновременна.
К легализации подлога всегда в той или иной степени бывает причастен его автор. Он может промелькнуть как владелец. Первооткрыватель подложного исторического источника, его «случайный очевидец», успевший скопировать такой «источник», наконец, простой издатель «открытого» памятника и т. д. Но он, как правило, обозначает своё прямое или косвенное отношение к легализации подлога.
Легализованный подлог в подавляющем большинстве случаев встречает скептическое отношение либо молчаливое неприятие со стороны специалистов.
Практически никогда не удаётся сколько-нибудь корректная проверка камуфляжа подлога — их авторы именно здесь проявляют изобретательность, исключающую возможность установления действительных фактов бытования подлога до его легализации.
Легендированный подлог в своей основе, как правило, имеет версию, восходящую к чрезвычайным обстоятельствам, связанным с гибелью «оригинала» подлога во время пожаров, войн, революций, утратой в результате смерти человека, кражи и проч.
Практически в любом подлоге прослеживается зависимость его содержания от подлинных исторических, источников. При всех способностях авторов фальсификаций на самые невероятные, изощрённые и фантастические построения они, с одной стороны, не могут игнорировать наличия реальных фактов прошлого, а с другой — находятся под их подчас неосознанным воздействием. Например, для большинства подлогов древнерусских исторических источников характерно обязательное использование «Слова о полку Игореве». Р. Иванов при фабрикации мемуаров старицы Марии Одоевской использовал новгородские летописи, актовый материал, «Дневник Вырубовой» включил фактический материал подлинной переписки царской семьи и т. п.
Фальсификатор всегда стремится по возможности исключить натурно-демонстрационную легализацию подлога, используя её только в случае общественного давления. Например, представление на всеобщее обозрение «Соборного деяния на мниха Мартина Арменина» являлось не чем иным, как вынужденной реакцией на требование старообрядцев представить подлинник. Точно так же Миролюбов был вынужден пойти на публикацию «фотостатов» «дощечек Изенбека» как одного из «доказательств» подлинности «Влесовой книги».