Почему же Фамарь была другой? Почему она жаждала чего-то большего?
— Меня касается все, что ты делаешь, — с явным недовольством заявила Акса. — Я твоя кормилица или нет?
— Сегодня я не нуждаюсь в кормилице.
Фамарь не могла признаться Аксе, что интересовалась Богом Иуды. Живя среди людей, поклоняющихся каменным, деревянным и глиняным богам, она притворялась. Боги ее матери и отца имели уста, но никогда не говорили. У них были глаза, но могли ли они видеть? У них были ноги, но они никогда не ходили. Могли ли они думать, чувствовать, дышать? Она видела правду: тот, кто поклонялся им, становился таким же, как и они, — холодным и жестоким. Как Вирсавия. Как Ир. Как Онан. Когда-нибудь таким же станет Шела.
Иуда же не был бесчувственным и равнодушным человеком. Сердце его было разбито. Она видела его страдания. Почему этого не видели другие, кто, думается, должен был любить его? Его жена! Его сыновья! Они, кажется, заботились только о себе.
Иуда был евреем, и он был сильным человеком, однако Фамарь видела, что он очень несчастен и сильно страдает. Казалось, у него нет и минуты покоя, даже когда он остается один, в тишине. Нельзя было во всем винить эгоистичную и сварливую жену, вздорных сыновей. Должны быть другие причины, более глубокие и сложные. Если Вирсавия и знала их, то никогда и никому не говорила об этом. Кажется, ее даже не волновало, что ее муж страдает. Она только жаловалась, что Иуда каждый раз, вернувшись от своего отца, предается размышлениям.
Фамарь нахмурилась, теряясь в догадках.
Возможно, отчаяние Иуды было как-то связано с горем его отца.
И с погибшим братом.
Иуда не хотел так быстро возвращаться домой. Гораздо лучше было бы пойти к своим стадам и приглядеть за ними, Ир в его отсутствие часто бывал небрежен. Уже дня через три его старший сын перекладывал всю ответственность на плечи Онана! Как пастух Ир был бестолков и бесполезен. Он не любил овец, которые когда-нибудь будут принадлежать ему. Он стоял в стороне, когда волки вспарывали живот беззащитной овцы, потом прогонял хищников, чтобы самому стать таким же хищником. Иру доставляло удовольствие нанести последний удар отвоеванной жертве. Потом он ее жарил и ел!
Иногда Иуда смотрел на своих сыновей и видел — все, что он старался сделать для своего дома, выходило скверно. Он видел Симеона и Левия. Он видел себя.
И видел Иосифа, удаляющегося в мерцающем зное пустыни.
Иуда думал, что Иосиф сможет убежать. А ему самому, думал он, удастся избежать расплаты.
Иногда в компании хананеев он вспоминал старые времена. Его друг одолламитянин Хира на все имел ответ: «Ешь, брат мой, пей, наслаждайся жизнью! Где загорается страсть, там раздувай огонь».
И Иуда раздувал огонь. Он жаждал порока, надеясь найти в нем забвение. Выпей побольше, и рассудок затуманится. Спи с бесстыдными храмовыми проститутками, и твои чувства постепенно сожгут твою совесть. После того как ты поддался ревности к Иосифу и гневу на него, почему бы тебе не поддаться другим чувствам, которые наступают на тебя? Почему бы не позволить инстинкту властвовать над тобой? Почему бы не дать власть похоти? Он безрассудно хотел ожесточиться настолько, чтобы не чувствовать стыда. Может быть, тогда бы его перестали посещать воспоминания о младшем брате.
Но ничто не стирало этих воспоминаний и не смягчало их боли. Они по-прежнему терзали его.
Часто, оставаясь один и задумчиво глядя в небо, Иуда задавал себе вопрос, что случилось с Иосифом. Кости мальчика белели вдоль дороги в Египет, или он каким-то чудом выжил во время путешествия? Если выжил, то теперь он раб, под палящим солнцем исполняющий тяжелую работу, раб, лишенный надежды и будущего?
Неважно, что сделал Иуда, — его жизнь была зловонным пепелищем. Он не смог избежать последствий своего поступка. Слишком поздно искать и спасать брата. Поздно спасать его от жизни, которая хуже смерти. Слишком поздно бороться с грехом, который отравил его собственную жизнь. Он совершил такой гнусный, непростительный грех, что с этим грехом, очернившим его душу, он сойдет в преисподнюю. Каждый раз, когда он видел своего отца, его наполняло чувство стыда. Раскаяние душило его. Он не мог смотреть в глаза Иакова, потому что видел в них невысказанный вопрос: что в действительности случилось в Дофане? Что ты и твои братья сделали с моим любимым сыном? Иуда, когда ты скажешь мне правду?
Иуда чувствовал на себе взгляды своих братьев, затаивших дыхание от страха, что он признается.
Даже теперь, по прошествии стольких лет, в нем поднимается прежний гнев. Вспыхивает ревность. Ему хочется закричать, отбросив стыд: «Если ты так хорошо знал нас, то зачем послал к нам мальчика? Зачем ты предал его в наши руки, зная, как мы ненавидим его? Неужели ты был до такой степени слеп?» Потом обычно возвращается боль. Иосиф был любимым сыном Иакова не потому, что был сыном любимой жены Рахили. Иосиф заслужил любовь отца. Он с готовностью исполнял его распоряжения, всячески старался угодить ему, в то время как остальные угождали себе. Каждый раз, когда Иуда пытался сбросить с себя вину за продажу Иосифа, она прилипала к нему, как смола. Грех прилип к нему, пропитал его, проник глубоко внутрь, и сама кровь его стала черной. Он был виновен, он знал это!