Один из офицеров, выйдя из штаба, задержался у крыльца. Решившись, я сделал шаг к нему, взял «под козырек».
- Разрешите обратиться!
- Ну, чего тебе, младшой? - спросил офицер. Я разглядел четыре звезды у него на погоне.
- Не подскажете ли, товарищ капитан, как пройти в третью роту первого батальона?
Вспыхнувший лучик карманного фонаря ударил по глазам, потом неторопливо обшарил меня от шапки до сапог. И погас.
- Новенький? - спросил капитан. - Что ж мне в штабе ничего не сказали… - И крикнул в темноту - Васька!
Словно из-за угла вывернулся солдат, держа за поводья двух лошадей.
- Проводишь вот лейтенанта к сорокапятчикам на батарею, - сказал капитан.
Потом он протянул руку:
- Давай знакомиться. Я - комбат один, Васильев. Третья рота уже получила задачу, вышла. Догонишь ее с батареей. Примешь командование Офицеров в роте, кроме тебя, нет. Понял? А задача простая: держать высоту, держать до приказа, кровь из носу - держать. Твоя высота полк прикрывает. Понял? У фрицев нет выхода, они в котле, они пойдут на прорыв, ничего не жалея. - Капитан говорил быстро, словно вколачивал в меня слова. - Вся ответственность на тебе. Понял? Васька, проводи комроты на батарею. Счастливо! - его крепкая ладонь, теплоту которой я еще помнил, поднялась к виску. С руки свисала плеть с короткой рукоятью…
Я шел деревенской улицей за торопящимся Васькой. Над левым плечом его торчал приклад пистолета-пулемета Шпагина, ППШ, как его тогда называли.
Я шел, и мне было приятно сознавать, что так хорошо знаю эпоху. И вещи все узнал, и язык понятен: «они в котле», «кровь из носу - держать». И только одно меня смущало - как буду ротой командовать. Оружие того века я знал, стрелять умел, но командовать ротой - доброй сотней бойцов - меня никогда не учили. И почему там нет ни одного офицера? Ведь их должно быть по боевому уставу по крайней мере пять. Где же младший лейтенант, которого я ищу…
Васька свернул куда-то во двор. Две маленькие пушки были уже прицеплены к передкам, солдаты в шинелях с поднятыми воротниками толпились возле орудий. Вспыхивали огоньки махорочных самокруток. В повозку, груженную ящиками, впрягли лошадей. Я видел, как солдат, зануздывея лошадь, ударил ее кулаком и забористо выругался.
Мне стало не по себе. Неужели даже они, герои, были в двадцатом веке такими…
Додумать я не успел Лейтенант, которого отыскал рядовой Васька, подошел ко мне,
- Здорово. Я Михайлов. Будем вместе воевать. - У него, как и у солдат, воротник шинели был поднят. - Садись на пушку, сейчас трогаем.
Я разглядывал закутанное в мерзлый брезент орудие, думая, как на него садиться. Кто-то меня тронул за рукав:
- Садись к замку, не так тряско.
И я сел, ухватившись за какую-то рукоять под брезентом. А лейтенант вдруг весело и совсем не по уставу заорал:
- Кончай ночевать! Расчеты по местам! Рысью ма-арш! - последнее слово он протянул, словно пропел.
Пушку качнуло на повороте. Одно колесо встало дыбом, потом вздыбилось другое, и, перевалив через канаву, мы выехали на дорогу. Застучали копыта, засвистел ветер. Огромное ярко-оранжевое солнце вставало над заснеженным перелеском.
Летит снежная пыль из-под колес орудийного передка - двухколесной тележки, в которую впрягают лошадей и за которую цепляют пушку. Я знал, что во время войны в Советской России появились куда более мощные орудия, на механической тяге. Ну, а тут еще сохранились сорокапятки и лошади…
Солнце поднимается, и синие морозные тени становятся все короче. Хорошо!…
В этот яркий солнечный день я не испытываю ни тревоги, ни страха. Качу прямо к месту командировки. Покачиваюсь на стальном лафете рядом с людьми двадцатого века. Они, по-моему, тоже спокойны.
Они не знают, что сегодня их ждет тяжелый бой, в котором многие погибнут. Не знают, что этот день для многих последний… Я знаю.
И оттого, что я из будущего, что меня-то наверняка нельзя ни убить, ни покалечить, мне как-то неловко перед людьми. Вот перед этим, который отвернул от встречного ветра небритое, заросшее сивой щетиной лицо. Ему за сорок.
Над маленькими, запавшими под лоб глазами тяжело нависли, как козырек, седоватые брови. Чуть шелушится кожа на примороженных скулах. А большие натруженные руки говорят, что он и в мирной жизни нелегким трудом зарабатывал хлеб.
И, наверное, дети у него, и такая же, как и он, широкая в кости жена с постаревшим от работы и бессонных ночей лицом.