– Альбома вы не видели?
– Господи, опять этот альбом…
А ведь альбом был. В десять пятнадцать он лежал на столике. В десять, когда уходила Валя, его не было. Кто его принес в эти пятнадцать минут? Может, девушка, которую видел мужичок. А унес убийца? А может, убийца и принес его, а увидев меня, спрятался за дверью. И можно ли верить Вале? «Солгавши единожды…» Надо бы ее порасспросить про Витю… «Лучше бы ты к нему не ходила», – сказал Витя своей подруге накануне того злополучного вторника. «Вы что же, хотите впутать меня в эту историю с мертвецом?» – сказал он мне утром. А мужичок-философ заметил: «За так не убивают». За что же убивают? За «историю с мертвецом»? Выходит, была какая-то история… Когда же она началась? Не тогда ли, когда Лира Федоровна познакомилась с Астаховым?
– В музее Астахов подрядился что-то рисовать, – рассказывала Валя. – Ходил туда каждый день. Лира им увлеклась…
Увлеклась, но вещички свои предусмотрительно хранила у подруги. И, уезжая в отпуск, не оставила в астаховской квартире даже сломанной расчески. Да, эти двое, видимо, не собирались вить гнездо…
– Как Витя относился к Астахову?
– Никак…
У них не совпадали взгляды на искусство. У них не было ничего общего. Витя считал Астахова типичным халтурщиком. Держались они как малознакомые люди, встречались крайне редко. Ничто их не связывало… Но в воскресенье они завтракали вместе в ресторане… И в воскресенье Астахов позвонил Вале и попросил ее о встрече… Что же он хотел ей сказать?
– Не знаю, – сказала Валя. – Помню: была удивлена. Он никогда не звонил мне…
– Как это выглядело?
– Что?
– Его слова…
– Слова? – Она задумалась. – Он извинился, потом сказал… Сказал, что Лира забыла передать ему какое-то письмо…
– Вы мне об этом не говорили.
– Мне нечего было сказать. Никакого письма я не нашла. Об этом я и хотела сказать, когда пришла к Николаю Ивановичу. А там были только вы…
– Он что же, просил вас принести ему это письмо?
– Нет. Николай Иванович сказал, чтобы я поискала письмо… Какое-то старое письмо или записка… Он сказал, что ее очень важно сохранить…
– Он не говорил, чье это письмо?
– Нет. Дал только понять, что ни к нему, ни к Лире письмо не имеет отношения. «Найдите его, Валя, – сказал он, – и успокойте меня. Письмо надо обязательно сохранить до приезда Лиры». Я обещала сделать это и спросила, куда ему позвонить. Он сказал, что позвонит мне сам, но в понедельник у меня был выходной. Я ему сказала об этом. Он подумал и спросил: «А ко мне вы не сможете зайти?»
– Весьма странная просьба, – заметил я.
Валя согласно кивнула.
– Тогда я так не думала. Но вы сказали, что я выгораживаю убийцу, и я поняла, что должна рассказать…
– Вите вы говорили об этом?
Она покачала головой.
– Нет. Я ведь не нашла письма. И потом…
– Да…
Она смущенно потеребила ремешок сумки и после непродолжительной паузы тихо сказала:
– Витя мог неправильно понять меня…
– Он ревновал вас к Астахову?
– Не к Астахову… Но вообще… Понимаете?…
Понять было бы нетрудно, если бы не расходились Валины слова с мимолетной фразой чернявого мужичка о том, что ходят к Вите всякие, что «бывает, и девки ночуют». Множественное число употребил мужичок. Мог он, конечно, и преувеличить, этот философствующий мужичок, но…
У наших ног плескалось озеро. Мелкие волны набегали на песчаный пляж и откатывались назад, оставляя после себя лишь пенные брызги и мокрую полосу. Откуда бежали волны, из какой глубины? В детстве мне наше озеро казалось бездонным. Но в детстве ведь и пять метров – неизмеримая глубина.
Я не стал провожать Валю. Она была достаточно взрослой, чтобы найти дорогу самой. Кроме того, я чувствовал, что мое общество ей изрядно надоело: все хорошо в меру. Мы и так о многом переговорили, коснулись даже нумизматики, потому что я вспомнил о брактеате, который выкатился из кармана Витиных джинсов. Сам Витя, по словам Вали, нумизматикой не увлекался. А вот бывший муж Лиры Федоровны был любителем. Лира сама как-то говорила Вале об этом. Меня тут же осенила гениальная догадка: я вспомнил худощавого брюнета из Ялты. Но Валя сказала, что Василий Петрович Наумов скорее толстый, чем худой, и не брюнет, а шатен.
Астахов нумизматикой не увлекался. Зато Астаховым увлеклась Лира Федоровна… А Лирой Федоровной, по слухам, увлекался директор музея Максим Петрович Сикорский. Валя его никогда не видела, но Лира говорила…
Я тоже не встречался с Максимом Петровичем Сикорским. Но я подумал, что он, наверное, большой специалист, раз ему удалось с первого взгляда назвать тот самый кругляшок-брактеат. И не только назвать, но и сообщить целую кучу сведений об этой вещичке.
Когда мне было лет четырнадцать, в нашем музее были экспозиции «Природа нашего края» и «Стоянка первобытного человека на озере Дальнем». Стоянка, помню, будоражила наши мальчишеские умы. Нам импонировало семейство обезьяноподобных неандертальцев, сидевших вокруг костра и обсуждавших, вероятно, подробности последней охоты на мамонта. Мы тоже были не прочь поохотиться на мамонта, но еще больше нам хотелось завладеть кремневым ножом, который лежал возле костра. Однако старичок директор был бдительным человеком и повесил на витрину довольно увесистый замок. Нам это не понравилось, мы возненавидели старичка и решили ему насолить. Месть была изощренной: мы набрали в известковом карьере с десяток каменных плиток, нацарапали на них загадочные рисунки, вымочили плитки в воде, высушили и торжественно поднесли старичку, заметив вскользь, что нашли камни в том самом стойбище на озере Дальнем. Старичок засуетился, записал нас в друзья музея, а плитки выставил, снабдив табличкой «Письменность первобытного человека». Мы упивались какое-то время своей изысканной местью, мы ждали каких-то событий, но ничего не происходило: фальсификацию никто не заметил. Может, потому что уж очень грубой она была, а может, потому что в те первые послевоенные годы горожан мало занимали музейные дела. Да и мы сами вскоре забыли об этом…