Но в гостиных приличных домов другого и не вешали, и художники привычно реагировали на спрос.
- Мама решит, что мы ее обманули и гуляли с Эрданом и Аиданом, если вернемся без картины, - уныло прокомментировала Джоана, отвернувшись от очередного изображения школы Изящных Искусств.
В малой гостиной, граничащей с библиотекой, у нас уже висело очень похожее полотно - разве что автор был куда как именит.
- Если не найдем ничего интереснее, вернемся к виду на спиральные фонтаны с верхней точки Облачного района, - вздохнула я - и тут же резко остановилась, встревоженная и еще не до конца понимающая, что привлекло мое внимание.
Этот художник был вопиюще молод и хорош собой; он определенно напоминал мне кого-то, но в первое мгновение я лишь скользнула по нему взглядом и застыла, как привороженная, перед его триптихом.
Для своего творения он выбрал не привычное полотно, не дешевую бумагу и не экзотичные папирусы. Это было толстое стекло с легким голубовато-зеленым отливом на срезе.
Сюжет отсутствовал как таковой. На трех витражах радужной волной взлетали ввысь десятки, сотни бабочек - и ни одна не повторялась, не совпадала ни оттенком, ни рисунком на крылышках, ни их формой; но что-то общее пронизывало всю картину, заставляя ее казаться цельной, завершенной и невероятно волнующей в своем стремлении вверх.
Солнечный свет беспрепятственно проходил сквозь изображение и падал на траву многоцветными лучами.
- Павеллийские самшитовые крылатки, - прокомментировал художник, заметив наш интерес, - в течение своей жизни постоянно меняют окрас. Их миграция - просто невероятное зрелище.
- Они ведь ядовитые, - тихо сказала Джоана и чуть сильнее сжала пальцы на моем предплечье.
- Леди прекрасно эрудирована, - ослепительно улыбнулся художник. - Крылатки становятся ядовиты, как только превращаются в бабочек.
Я наконец смогла оторвать взгляд от смертельной радужной волны на стекле - и снова прикипела.
Пожалуй, я впервые в жизни видела мужчину, способного поспорить красотой с Третьим.
То есть… менее похожие типажи было еще поискать. Его Высочество собрал в себе лучшие черты старой ирейской аристократии: изящное телосложение, точеное лицо, великолепные манеры и поставленная самыми именитыми хореографами пластика движений. Вся его внешность - сдержанная, исполненная достоинства; над его образом работал не один десяток человек. Перед принцем хотелось склониться, признавая его превосходство.
Стоящий передо мной мужчина чем-то ассоциировался с нарисованной им волной. Легкая небрежность в одежде - воротник рубашки, распахнутый чуть сильнее, чем следовало бы, свободно развевающийся конец пестрого шелкового шарфа, торчащая из кармана узких брюк тонкая перчатка; невозможного оттенка глаза - темно-голубые, как небо над морем перед грозой, - темные брови вразлет, будто он всегда немного хмурится, и асимметричная улыбка, наполняющая все черты лица каким-то неуловимым внутренним светом, отличающим действительно красивых от рождения людей.
Склоняться перед ним не хотелось определенно. Он вызывал совершенно ошеломительное желание прижаться губами к его вечно приподнятому левому уголку рта или хотя бы немедленно сменить старое платье, сшитое по эскизу для дам, готовящихся в скором времени снять траур, на что-нибудь более светлое и подходящее молодой леди.
- В этот период жизни они ярче всего, - продолжил художник, вежливо не замечая моей реакции, и указал на первый витраж - действительно самый яркий, розово-рыже-сиреневый, как закат над водой. - Через две-три недели крылатки переходят в цвета холодного спектра, - плавный жест, привлекающий внимание к второму изображению триптиха, - и утрачивают ядовитые свойства. Из чешуек на крыльях синих и голубых бабочек делают основу для укрепляющих средств по уходу за волосами. А к концу жизни, - художник перешел к последнему витражу, - крылатки выцветают до бледно-сиреневого цвета и прячутся. Бледно-сиреневые крылатки больше всего ценятся коллекционерами, поскольку их очень сложно найти.
- Вы рисовали с голограммы? - спросила я и сама не узнала свой голос.
- Нет, миледи, - художник улыбнулся чуть шире, левый уголок его рта приподнялся еще выше - и на щеке обозначилась сногсшибательная ямочка. - Я имел счастье побывать в Павеллийском Национальном заповеднике, где лично наблюдал за самшитовыми крылатками. Впрочем, должен признаться, что первую, ядовитую, фазу видел исключительно через стекло скафандра.
Я поспешно отвела взгляд от углубившейся ямочки на его левой щеке и вдруг поняла, что не имею ни малейшего представления, о чем говорить дальше.
К счастью, рядом со мной была Джоана, прочно и надежно влюбленная в сына баронета Сайерз и твердо уверенная, что мужчины слегка за тридцать - второсортный товар. Ее ничуть не тронула ни красота художника, ни его манеры, и настрой кузина сохраняла чрезвычайно деловой.
- Сколько вы хотите за триптих, господин?..
- Крейг Ривз, - понятливо представился художник и назвал цену, явно завышенную в расчете на торг.
Но сегодня ему повезло вдвойне.
- Надеюсь, в цену включена доставка? - вклинился в наш разговор великолепно поставленный баритон, при звуках которого я будто очнулась ото сна - и мир стал четче, резче и ярче еще до того, как я обернулась, чтобы увидеть, как Его Высочество собственной персоной любезно улыбается всем окружающим. - Леди Альгринн, леди Джоана…
У него никаких ямочек не было, а улыбка выглядела скорее отработанной и машинальной, чем искренней, но у меня сразу от сердца отлегло. Эта красота - достигнутая ежедневным трудом и многолетними тренировками - казалась куда более привычной, понятной и родной, чем варварские краски художниковых глаз.
- Я тоже хочу бабочек! - с нехарактерной ей капризной интонацией заявила маленькая принцесса, выступая из-за отцовской спины. - В игровую, там как раз три окна!
Его Высочество едва заметно дернул бровью.
- Эти витражи уже выбрала леди Альгринн, милая, - сказал он и повернулся к господину Ривзу. - Возможно, вы продадите Короне права на изготовление копий?
- Не хочу копию, мне нужны именно эти бабочки! - решительно сообщила принцесса и стиснула в маленькой ручке фирменный пластиковый стакан с трубочкой - кажется, такие продавались на входе на выставку. - Папа! Неужели леди не уступит витражи принцессе?!
- О, разумеется, Ваше Высочество, я… - начала я и осеклась, потому как Третий вдруг резко повернулся к дочери и повысил голос:
- Не капризничай! Принцессе не подобает злоупотреблять своим положением! Ты вполне можешь подождать несколько дней, и…
Господин Ривз побледнел и отступил назад, не решаясь ответить даже на заданный непосредственно ему вопрос. Это его и спасло: маленькая принцесса надула губы, топнула ногой, скривилась - и закричала:
- Я принцесса, ты подождешь! - и сердито махнула на нас с Джоаной пластиковым стаканчиком.
Выплеснувшийся нам на руки и юбки светло-коричневый состав действительно напоминал сладкую газированную воду, которую продавали у входа, но пах совершенно по-другому.
- Ох, Эмори!.. - возмущенно воскликнул принц, отобрал у дочери стакан и перешел на хелльский язык: - Госпожа Риана, будьте добры, уведите Ее Высочество. Сегодня она больше не покинет дворец. Проследите, чтобы принцесса поняла, чем это вызвано.
- Папа, витраж! - заканючила маленькая принцесса, но няня неумолимо утянула ее в портал.
А Третий превзошел сам себя, рассыпаясь в извинениях перед нами с Джоаной, выторговывая право на копирование витражей и доставку оригиналов в особняк Джейгоров. Приглашение во дворец прозвучало как-то мимоходом, явно не подразумевая отказа, будто не было ничего естественнее, чем явиться ко двору в грязных перчатках и мокрой юбке, чтобы переодеться во что-нибудь готовое из последних творений королевских портных. Кузина поглядывала на меня с удивлением, но не возражала, и спустя четверть часа мы уже вышли из портала прямиком в гардеробную комнату.