Полуостров был последним оплотом Белой армии и был связан с континентом лишь узким перешейком.
И папа говорил, что уже есть план эвакуации в Константинополь… И все кругом гадали, придется уезжать или нет?
А Сонечка простудилась и сидит у законопаченного, как на зиму, окна с завязанным горлом. Только заботы взрослых далеки от нее — она гадает о своем: не слишком ли она маленькая, чтобы влюбиться в Алексея Глинищева, друга своего брата Саши?! Да или нет?»
Светлова пролистала несколько страниц объемистых и обстоятельных мемуаров, заглядывая вперед… «Скорей это даже повесть, а не мемуары… — подумала Аня. — Ведь повествование ведется в третьем лице… А действительно ли все так и было? И не присочинила ли чего Софья Витенгоф, увлекшись писательством?»
«А потом в Севастополе стало еще хуже: среди беженцев и моряков начались холера и брюшной тиф.
Их дом стоял на полпути между госпиталем и кладбищем. И почти каждый день Сонечка видела эти процессии.
Теперь вместо открытых колясок и дам с кружевными зонтиками мимо их дома ехали дроги с покойниками.
А через несколько дней случилось и вовсе страшное. Алексея Глинищева забрали в госпиталь.
Взрослые отводили глаза, когда Сонечка спрашивала: когда же Алеша поправится?
С тех пор она знала: если взрослые так отводят глаза — случилось что-то непоправимое!
В общем, все стало очень грустно и страшно.
Вчера вот соседский семилетний мальчик Павлик пришел в гости поиграть и повесил всех Сониных кукол. Потому что накануне его отец, унтер-офицер, водил Павлика смотреть, как вешают грабителей, чтобы мальчик знал, как «заканчивают жизнь подлецы». И на Павлика это произвело очень большое впечатление».
Светлова представила виселицу и повешенных этим Павликом кукол, и у нее даже сон пропал. Софье Кирилловне нельзя было отказать в умении выбирать для своего повествования запоминающиеся детали… Жаль только, что сейчас Ане было не до них. И она торопливо пролистала еще несколько страниц, вскользь проглядывая их.
«…Наконец в передней голоса. Брат Саша вернулся из госпиталя.
Конечно, это некрасиво, но ведь взрослые ничего ей не рассказывают! И вот Сонечка спряталась в коридоре за вешалкой, чтобы слышать, как брат и мама тихо переговариваются.
— Неужели нет никакой надежды?
— Это конец.
— Ужасно…
— Знаешь, на прощанье он сказал мне: «Пожалуйста, когда эта война закончится, поезжай непременно в наше имение Спасово. Расскажи ей, как я умер».
— А ты?
— Я сказал: «Алешка, все будет хорошо. Вот увидишь!.. Ты выздоровеешь и будешь жить. Это большевики вымрут от собственной глупости. А я поеду в твое Спасово и привезу тебе Таню. Привезу сюда, в Севастополь… Ты поправишься!»
Сонечка услышала, как мама заплакала и пробормотала сквозь слезы:
— А он?
— Только вздохнул в ответ и сказал: «Жаль, что у нас так с Таней получилось».
— Это он про детей?
— Да…
На следующий день, когда объявили о похоронах, Соня поняла: разговор, о котором Саша рассказывал маме, — был последний разговор Алеши Глинищева с ее братом. Возможно, это вообще были последние слова Алексея Глинищева.
А потом папа получил срочный приказ. И началось…
«Прикажите укладываться, срочно, спешно, без минуты промедления. Всю ночь грузить. А утром уйдем на линейном корабле «Генерал Апраксин».
И ни Сонечкин брат Саша, никто другой так и не смогли никогда попасть в Спасово.
Спасово осталось в России, а они…
И Сонечка так никогда и не узнала, что стало с Татьяной Аркадьевной Глинищевой, юной девятнадцатилетней супругой Алексея, перед которой она «так ужасно» провинилась, влюбившись в ее мужа.
Вспомнила она о ней, только работая над мемуарами, где среди других воспоминаний описала свою детскую влюбленность в морского офицера Алексея Глинищева и его смерть в одна тысяча девятьсот двадцатом году в Севастополе, его похороны, свои слезы на кладбище на холодном ветру…»