Голубая кровь — это вам не хухры-мухры! Все-таки когда через Наримонта и Патрикия напрямую к великому князю Гедимину родословная восходит — это вам не кот начхал.
И похожая на падшего ангелочка Даша мадам Хованскую припомнила.
— Да-да… — закивала Дашенька. — Она тут у нас, кажется, время от времени работает. Прямо княгиня, а не женщина.
— Ты точно знаешь? — недоверчиво переспросил Ладушкин.
«Хотя чему удивляться… — подумал он. — В отделении для «вип»-обслуживания, среди позолоченных ампирных стульчиков здесь, как говорят, были такие дамы — любой княгине фору дадут!»
Это была очередная удача Ладушкина: трудолюбивая девушка Даша из суперборделя не отказалась поделиться информацией, интересовавшей ее соотечественника.
Как выяснилось из разговора с Дашенькой, хоть Инара и обедала иногда вместе с другими девушками в столовой для сотрудников комплекса, обмануть своей демократичностью кого-либо мадам Хованской было трудно.
— Да у нее на лбу написано, что деньги ей не нужны, — вздохнула завистливо Дашенька. — В общем, для нее это не работа.
— А что же?
— Ну, как вам сказать…
— Хобби это у нее, что ли, такое? — уточнил Ладушкин.
— Ну, не знаю… — задумался падший ангелочек. — Может, и хобби. В общем, для души.
«Значит, вот оно как! — подвел итоги Ладушкин, покидая бордель. — Дневная красавица! Вот какое хобби оказывается у нашей скучающей красавицы. Вот оно как… Для души, стало быть!»
Стулья в этой уютной кельнской кондитерской были обиты полосатым штофом. На стене, прямо над столом, за которым устроился Ладушкин, висел диплом в рамочке. «Кажется, что-то про образцовое обслуживание…» — с трудом перевел с немецкого Гоша. Это был диплом, из которого явствовало, что с тысяча восемьсот шестьдесят пятого года точно так же были расставлены в этой кондитерской эти стулья, обитые штофом; так же вился парок над кофейниками, позвякивали мелодично серебряные подносики… И то же было за соседним столом шуршанье разворачиваемой господином хорошим утренней газеты; и приглушенное воркование дам; и запах кофе, и эти тающие во рту булочки.
Все так оно и было тут последние, простите-извините, сто пятьдесят лет… Ну, может, с некоторым небольшим перерывом на пару недель весной сорок пятого.
Может, даже та же птичка в клетке, или уж точно ее бабушка, так же успокоительно чирикала, как и сейчас, наблюдая, как Гоша наклоняет серебряный кофейничек…
Вот в чем секрет приятной жизни — не надо делать долгих перерывов в нормальном человеческом существовании, чтобы не успеть от него напрочь отвыкнуть.
Гоша ел. Пил. Млел… Короче, заслуженно отдыхал.
Дело в том, что Инара Хованская уже улетела домой, в Москву.
А Ладушкин остался еще на денек.
Он отпустил «объект» со спокойной совестью. Ему все было ясно. И он имел право на заслуженный отдых.
Мадам Хованская «отдохнула» — пусть теперь летит себе…
А он еще погуляет по Кельну.
А уж завтра вернется в Москву. Там его теперь ждет только приятное — расплата за сделанную работу. Гонорар.
И, откушавши в уютной кондитерской кофею, Ладушкин позвонил в Москву депутату Федору Хованскому, чтобы сразу договориться о встрече.
— Есть очень интересная информация, — предупредил он.
Он не сомневался, что теперь депутат будет ждать его с нетерпением.
Ладушкин еще не встречал заказчика, который откладывал бы встречу с ним, услышав такую фразу.
— Завтра, как прилетишь, сразу позвони… Прямо из аэропорта, — после короткой паузы, явно сдерживая волнение, заметил Хованский. — Договоримся.
«Жизнь — как сообщающиеся сосуды: одному полегчало — пошла светлая полоса; зато у другого — тут же дерьма прибавилось!» С таким вот умозаключением в Москве, в своей новехонькой квартире на улице Молодцова, депутат Федор Федорович Хованский отложил телефонную трубку и, охая, взялся за поясницу.
Это было невыносимо… С утра депутата Хованского прихватил жуткий, просто жуткий радикулит. А теперь вот еще этот сыщик таким радостным голосом позвонил! Ясно, что готовится вылить на него ушат помоев — что-то раскопал гадкое, судя по всему… Связанное с Инаркой… Как сердце чуяло у Федора Федоровича!.. Вот дура-то, дура… И ведь плюет в колодец, из которого ей пить. Режет без ножа… Да он же для нее, для Инарки, — курица, которая золотые яйца несет! Что — золотые… Бриллиантовые! А она, паршивка, что себе позволяет?! Права была бабушка Елизавета Григорьевна — не зря приснилась…
А работы между тем невпроворот, и ничто не терпит отлагательства.