— Но вы, как истый исследователь, не удовлетворились этой охотой на паратураммин, — продолжала зачитывать шуточный адрес Дагмара Максимилиановна, — а с истинно мужской смелостью ринулись в пучины математики и, безошибочно рассчитав свою плавучесть, не утонули в ней… Вам можно сделать лишь одно замечание. Вы упустили из виду одну простую формулу: аш равняется единице, деленной на эр, где аш — высота исследователя, а эр — диаметр фораминифер[9], то есть размеры микропалеонтолога обратно пропорциональны размерам исследуемых раковин.
Все засмеялись, ибо прочли в шутке не только намек на довольно-таки внушительный рост новорожденного доктора, сорокалетнего, в лучшей своей поре человека с жесткой, чуть помеченной сединой шевелюрой над крупным, точного рисунка и лепки лицом, но и на разработанный им математический метод разделения планктонных[10] и бентосных[11] фораминифер, известный теперь под названием «формулы плавучести Пояркова». Засмеялся и Поярков. Его давно забавляло то невольно проскальзывающее в людях замешательство, почему-то смущавшихся при знакомстве тем, что он, такой большой и сильный, возится с такими крошечными, жившими многие миллионы лет назад созданиями, которых только в микроскоп и разглядишь. Наверное, все было бы иначе, изучай он окаменелые остатки мезозойских[12] ящеров, каких-нибудь диплодоков или игуанодонов, для погрузки отдельных костей которых подчас требуется автокран. Да и ему в детстве палеонтолог представлялся именно таким, бесстрашно пробирающимся где-нибудь в пустыне Гоби среди громадных костяков вымерших чудищ… В том доме, где прошло детство, таким экзотическим, полным роскошной р-р-романтики видениям конец приходил быстро, едва они только возникали. Хотя бы потому, что отец был главным геологом треста «Средазцветмет-разведка» и привык ко всему подходить с точки зрения практики и здравого смысла. Владимир Эрастович много разъезжал, сына видел редко, но иногда брал с собой. И тогда Будимир узнавал о том, что значит для поисковика слово «поле», что означают на самом деле такие слова, как «горизонт»[13], «свита»[14], и отчего на геологическом компасе, в отличие от обыкновенного, запад словно по ошибке помечен там, где вообще-то должен быть восток.
Когда Будимиру было три года, семья жила в Хайдаркане, где отец, Владимир Эрастович, по совету научного руководителя Таджикско-Памирской экспедиции Дмитрия Ивановича Щербакова занимался промышленной разведкой месторождения ртутных руд. Дмитрий Иванович не раз бывал у них дома и в свободную минуту с удовольствием развлекал маленького Пояркова, не упустив случая четверть века спустя, весело потребовать отчета, что из парня получилось. Геологи называли Щербакова «крестным отцом Хайдаркана». Что ж, он был «крестным отцом» и для него, Будимира…
Фамильные драгоценности
Дом в Геологическом переулке… Сейчас он тих, необычно малолюден, и на веранде не громоздится, как бывало, гора спальных мешков и вьючных ящиков, свидетельствуя о том, что кто-то приехал или уезжает, или просто завернул при переброске с одного участка на другой. Со смертью в 1955 году Эраста Федоровича, с тех пор, как Владимир Эрастович переехал в Алма-Ату, а Буди-мир — во Фрунзе, с тех пор, как совсем недавно и внезапно скончался Володя-старший, дом в Ташкенте словно бы сдал, погрустнел, и только шумные возвращения из школы Машук да телефонные звонки ее подружек, да жизнерадостные набеги юного поколения фрунзенцев и алмаатинцев живо напоминают о том бурном, хотя и нелегком времени, когда все были вместе, а бразды правления обширной семьей бессменно, в течение целых десятилетий держала в своих руках бабушка, Мария Давыдовна Пояркова, урожденная Триере.
Теперь, уступив президентство дочери, Марии Эрастовне, которую все Поярковы от мала до велика привыкли звать Марой, она беззвучно дремлет в своей комнатке, утонув в кресле, в старости, лишь иногда всплывая к границе памяти и беспамятства, с веселым изумлением озирая прожитое.
— Господи, какая длинная жизнь! Так долго нельзя жить! Мне кажется, это было двести, триста лет назад!
Она вспоминает приступами, какими-то вулканическими толчками, она оживает и смеется, ее ничуть не печалит безнадежная старческая немощь. Михаил Васильевич? Ну, для кого Михаил Васильевич, а для нее так Мишка. Мишка Фрунзе, и нечего ее поправлять, как его величать надо. Он с Эрастом на одной парте сидел, еще бы не знать! Дед и Мишка решили ехать в Петербург: Эраст — в университет, Мишка — в Политехнический. Но у Мишки не было денег, и тогда ее отец, Давыд Триере, помощник присяжного поверенного в городе Верном, пошел с обходным листом, набирая Фрунзе денег на дорогу и на первое время.