– Смотрите не передержите, – сказал Тирнаур. – По всем справочникам яичница не должна жариться долее четырех минут.
– Да, без лука, – возразил Детрей.
– Ах, она с луком! – сказал Безант, – в таком случае можете мне не ставить прибор.
– Боже мой! Опять нас на ту же диету! – вскричала Розита, – но вы, в наказание, съедите ее сами всю!
– Ну, я ему помогу, – сказала Мерседес.
– И я! – воскликнул Леклей. – Я тоже хочу яичницы!
– Пустите, теперь мы достряпаем, – заявила Розита и оттеснила Детрея.
Наконец, сковорода была перенесена в комнату, и кушанье разошлось по тарелкам, причем женщины ежеминутно вскакивали, спохватываясь о вещах, которые, по безалаберности их жизни, находились в разных углах; с трудом разыскали ложки и ножи. Однако механический штопор лежал на видном месте, и Леклей открыл все бутылки; вино ударило в головы, и попойка, а с ней разноголосая болтовня прочно утвердились в тихом доме на безлюдном шоссе. Но Детрей, хотя он и делал усилия попасть в тон, не был ни пьян, ни свой здесь; никто не знал этого; он это чувствовал сам.
Сыграв на мандолине две арии, Детрей встал с дивана и перешел в кресло; на столике перед ним лежал тяжелый альбом. Едва он раскрыл его, как Мерседес, внимание которой к этому человеку внезапно усилилось, подошла и, став у его плеча, сзади, добродушно сказала:
– Какой грустный! Устал от яичницы! Что же, вы не прочь поухаживать?
– Поухаживать… За кем? – рассеянно ответил Детрей. Она стояла совсем близко, так что его плечу стало тепло. Однако ощущение таинственного подарка не покидало Детрея, и он был снова такой, каким вышел от Евы Страттон.
– Ну, разумеется, если я говорю с вами… Мерседес не договорила и отодвинулась.
– Тирнаур весь вечер вспоминал вас, – сказал Детрей и перевернул страницу альбома.
– Вот это я, с обручем, – сообщила Мерседес, раздраженно дыша, от чего ее слова стали отрывисты. – Это я же, с лошадью. Там – Розита. Она же в пантомиме «Щуки и караси». Хотите вина? Нет?! Ну, вас не поймешь.
Мерседес ушла, размахивая веером, как мечом. Детрей оглянулся и увидел, что она, подбоченясь, наливает себе полный стакан; в это время Розита, сидя между Безантом и Леклеем, заставляла угадать, в какой руке у нее орех.
Детрей, несколько смущенный, присоединился к обществу. Взглянув на него пустыми глазами, Мерседес выпила еще один стакан и с силой выдернула бутылку из рук Тирнаура, который хотел помешать ей налить третий. Впрочем, бутылка была почти пуста, и она бросила ее через плечо. Попугай крикнул: «Выпьем, черт побери!» – и разразился хохотом.
– Теперь она будет скандалить, – шепнул Тирнаур Детрею, – увы, постоянная история.
Мерседес была бледна и молчала. Все посмотрели на нее. Вдруг она сорвала скатерть со стола так быстро и ловко, что гости едва успели вскочить, – и все бутылки, стаканы, сковорода, – весь ералаш пьяного угощения с грохотом слетел на пол.
– Напилась-таки? – злобно сказала Розита, стирая с платья брызги вина. – У! Я тебя ненавижу!
– Пусть он уйдет! Пусть уйдет! – взвизгивала Мерседес, вырываясь из сдерживающих объятий Тирнаура. – Как он смел распоряжаться на кухне?! Он подлец! Зачем его привели? Пусть убирается ко всем чертям или я сию минуту зарежусь!
– Да, надо уходить, – сказал Безанту Детрей. – Когда я уйду, она успокоится.
– Что-нибудь произошло между вами? – осведомился Леклей.
– Решительно ничего!
Между тем скандалистку уговорили выйти в соседнюю комнату. Уходя, Детрей, заглянул туда и увидел, что Мерседес, мрачно всхлипывая, курит, сидя на стуле рядом с Розитой, которая ее уговаривала и утешала. По-видимому, мир был уже недалек.
– Убрался этот? – сказала Мерседес подруге.
– Уже ушел, – сказала Розита. – Напудрись и иди туда. Ведь просто смешно!
– У-у, негодяй, – прошипела Мерседес, стуча кулаком по колену. Детрей поморщился и, распростившись с приятелями, вышел на шоссе. Немного светало; когда через полчаса он явился к канцелярии, где хотел ночевать, наступило утро. Сев на свою лошадь, Детрей поскакал в Ламмерик. Чувствуя, что сегодня работать не способен, он, приехав домой, опустил шторы, разделся и моментально уснул.