— Я посоветовал им дойти до твоей камеры и объяснить, чтобы ты притворился мертвым, когда следует. А я за это время постарался найти унтер-офицера, которому надлежало, если ты все-таки жив, добить тебя из милосердия. Оказалось нетрудно выяснить у него, будет ли он настаивать на этой последней формальности. Оказалось, что он считает это необязательным. Наконец, я добыл повозку — ту самую, которая везет нас в Париж. И все-таки я не был спокоен ни минуты до тех пор, пока не обнял тебя живого, и мое старое сердце колотилось все время, как черт знает что… Видишь ли, ведь могло быть так, что хоть один из наших солдатиков испугается и сунет в дуло ружья настоящий патрон.
— Нет, это невозможно — они ведь дали вам слово!
— А если бы унтер-офицер передумал в последнюю минуту с этим выстрелом? Я бы тогда сам пустил себе кровь, черт подери!
— Дорогой мой учитель!
— Ну, ладно, в конце концов, ты все-таки здесь, это главное, и сейчас я уже и не прошу ничего больше.
— Ну, а как Перетта? — тревожно спросил Фанфан.
— Ах, она — бедняжка! Не знаю, как она перенесла эти дни! Она будет счастлива увидеть тебя, я оставил ее всю в слезах. И госпожу Фавар тоже. Да, ведь ты еще не знаешь, этот негодяй Люрбек и скверный мальчишка Д'Орильи, конечно, боясь свидетельских показаний Фавара, поторопились упрятать его в тюрьму. Несмотря на собственное горе, госпожа Фавар решила сама хлопотать за тебя и поехала к маршалу Саксонскому, но не застала его — он только что уехал в Шамбор! Вот тогда-то я себе и сказал: «Старый Вояка, больше нет никого, кто мог бы спасти Фанфана. Кроме тебя — некому!» И я сообразил, что надо делать.
— Я никогда не забуду, что обязан вам жизнью! — воскликнул Фанфан в порыве безграничной благодарности. И, сжав кулаки, процедил с ненавистью: — А что касается этих двух мерзавцев, которые соорудили подлый заговор, — они дождутся возмездия!
— Ну, дорогой, — решительно приказал старый солдат, — ты доставишь мне удовольствие и пока свою злость спрячешь подальше, поскольку официально ты убит и должен считаться таковым до нового приказа — о твоем помиловании. А, вот мы уже и у ворот Парижа, натяни на себя плащ да заройся поглубже в солому! У меня нет ни малейшего желания, чтобы какой-нибудь слишком любопытный чиновник надумал рассмотреть поближе груз, который я везу в телеге!
Часом позднее Фанфан и его спаситель подъехали к дому госпожи Фавар, где она и Перетта провели ночь в ужасе и отчаянии. Как ни верили они в Бравого Вояку, они не могли не спрашивать себя ежеминутно, удастся ли ему его опасное и рискованное предприятие. Поэтому, когда они услышали стук колес по камням двора, Перетта одним прыжком подскочила к окну, и, узнав старого солдата, сходящего с повозки, закричала:
— Это он!
И вместе с госпожой Фавар они бегом бросились к входной двери. Им предшествовал слуга-негр, одетый по тогдашнему обычаю в кричаще-пестрый костюм, вышитый арабесками, и в зеленом тюрбане на голове. Он стал помогать ветерану вытаскивать из повозки большой сверток, обернутый в толстый коричневый плащ. Девушка кусала себе губы, чтобы не закричать. Она считала, что в мрачном свертке могло быть только мертвое тело Фанфана. Солдат и негр отошли от повозки с серьезными лицами, сгибаясь под тяжестью свертка.
— Он убит! — прокричала Перетта.
Но в тот же момент плащ зашевелился, и Фанфан-Тюльпан, с трудом выпутываясь из его тяжелых складок, вскочил на ноги и сделал комический поклон, так что негр, перепуганный насмерть его неожиданным появлением, быстро удрал по лестнице, прижимая к себе свой амулет. Перетта, почти в обмороке, упала в объятья жениха. Госпожа Фавар схватила руки Бравого Вояки и с энтузиазмом пожала их. Бравый Вояка ликовал.
Когда первые порывы восторга и радости улеглись, госпожа Фавар увела Фанфана, Перетту и старого солдата к себе в будуар, закрыла дверь и сказала:
— Ну, а теперь, друзья мои, давайте подумаем о том, как нам поступать дальше. Сейчас, дорогая Перетта, положение Фанфана все равно опасно, так как все его считают мертвым. Самое лучшее было бы, до того момента, когда мы найдем ему надежное убежище, под кровом которого вы сможете быть вместе и любить друг друга, чтобы он остался здесь, спрятанный и при сохранении полной тайны, всячески остерегаясь малейшей неосторожности. Что же касается меня, то, если вы мне позволите, теперь я хочу заняться судьбой моего мужа.
— Поверьте, госпожа Фавар, — пылко воскликнул Фанфан, — если я могу что-нибудь…
— Ты! — прервал его Бравый Вояка. — Ты не имеешь права сейчас высунуть нос наружу ни на минуту!
И решительным тоном добавил:
— Господин Фавар… это теперь касается только меня!
— Как — вас? — воскликнула госпожа Фавар.
— Я обещал, что приведу его к вам, — сказал старик, — и приведу, как Фанфана!
— Я не сомневаюсь, дорогой мой! — сказала госпожа Фавар. — Но все-таки…
Бравый Вояка, горящий желанием приобрести новые лавры, вскричал:
— Я еду!
И без дальнейших объяснений он вышел во двор с треуголкой в руке.
— Как он себе это представляет? — спросил Фанфан.
— Понятия не имею! — ответила актриса, совершенно заинтригованная.
— Он вполне способен привезти к нам господина Фавара прямо к обеду! — заключил Фанфан.
— А пока что, — объявила госпожа Фавар, — я отправляюсь в Версаль и расскажу маркизе де Помпадур всё от начала до конца!
— Хотите, я поеду с вами? — предложила Перетта.
— Нет, нет, дорогая! Оставайся со своим женихом. После всех злоключений и такой долгой разлуки у вас найдется много такого, что можно рассказать друг другу!
— Удачи вам! — горячо сказал Фанфан.
Госпожа Фавар, нежно поцеловав сияющую Перетту, исчезла. Перетта, неузнаваемо похорошевшая от счастья, сказала:
— А теперь расскажи мне, как наш Бравый Вояка тебя спасал!
Обняв ее, Фанфан принялся за рассказ, а Перетта нежно положила голову ему на плечо.
В то время, когда госпожа Фавар катила в своей карете по дороге в Версаль, маркиз Д'Орильи, мрачный и озабоченный, явился к шевалье де Люрбеку. Шевалье со своей обычной светской любезностью воскликнул:
— Друг мой! Чему обязан удовольствием увидеть вас с утра пораньше?
— Мой ординарец только что доложил мне, что Фанфана-Тюльпана расстреляли сегодня утром.
— Военный суд не медлит! — иронически ответил иностранец, гладя необыкновенно красивую болонку, расположившуюся у его ног.
— Я сожалею об этом! — сказал лейтенант. — Он, в сущности, был прекрасный солдат. Признаемся друг другу, что мы действовали слишком поспешно!
— Вот еще! — прервал его Люрбек, и его серые глаза заблестели стальным блеском, который делал его лицо еще более жестоким. И ядовито добавил: — Не жалеете ли вы о том, что больше не увидите в объятьях этого солдата ту особу, которую так любите?
Д'Орильи вздрогнул и внезапно побледнел. И сдавленным голосом, сжигаемый страстью, не сумев сдержаться, прохрипел:
— Да, вы правы, так как я умираю от любви к ней!
— Ну, ну, напротив, дорогой, живите для нее! — И с ехидством добавил: — Это прекрасная роза, которую надо сорвать, и я думаю, что теперь вы уже не рискуете уколоться об ее шипы!
Глава XIV
ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ
Карета госпожи Фавар подъезжала к Версальскому дворцу. Придворные, находившиеся в мраморном дворе, привлеченные роскошью экипажа и элегантностью туалета знаменитой актрисы, столпились вокруг, церемонно приветствуя госпожу Фавар и тем усерднее стараясь выразить ей свое внимание, что отлично знали: теперь некому ее защитить. Отвечая всем своей приветливой и прелестной улыбкой, которая так пленила маршала Саксонского, что он дрожал перед ней, как новобранец, госпожа Фавар протиснулась через назойливую толпу и быстрым, легким шагам вошла в апартаменты фаворитки короля.
Мажордом сразу же препроводил ее к госпоже Ван-Штейнберг, первой камеристке маркизы. Эта иностранка, принадлежавшая к одной из немногих самых родовитых голландских семей, пользовалась особым доверием маркизы. Она была необыкновенно умна и оказывала маркизе очень ценные услуги. Госпожа Ван-Штейнберг была довольно хороша собой, но ее тонкие губы и уклончивый взгляд обнаруживали характер, не блещущий искренностью.