Пока Бравый Вояка произносил свою речь, выражение лица молодого человека неузнаваемо изменилось. Теперь глаза его блестели, в них сияла надежда. Казалось, он уже слышал грохот пушек и звонкий голос труб. Он как будто уже видел свое победное вступление в село Фикефлёр, видел, как он проезжает по главной улице на резвом коне, с саблей, свисающей с бедра, и весь в галунах. Перетта стоит на пороге. Она бросается к нему. Он спрыгивает с коня, подбегает к ней, и их соединяет долгий поцелуй, в то время как пономарь, дрожа от волнения, благословляет их, простирая над ними руки, а мамаша Магю приглашает влюбленных в дом.
Глава II
ПЕРЕД ЛИЦОМ ВЕЧНОСТИ
Во времена, о которых говорится в нашем рассказе, у окраины Сент-Оноре, рядом с портом Анжу, стоял замок маркизов Д'Орильи. Он был построен при Людовике XIV архитектором Мансаром. Замок был роскошный. К нему можно было приблизиться, проехав через просторный мощеный двор, ведший к широкому подъезду с двойной лестницей слева и справа, поднимающейся к красивому фасаду с широкими окнами, сквозь стекла которых видна была пышная и богатая обивка стен. Задний фасад замка выходил в сад, созданный на французский манер по рисункам знаменитого Ленотра, а в глубине сада в вольере с позолоченными решетками порхало и щебетало множество экзотических птиц, привезенных с островов.
Но, кроме щебета птиц и журчания фонтана, струя которого падала в мраморный бассейн, в парке не было слышно ни звука. Мертвое молчание царило и в саду, и в самом доме. Там, простертый на широком ложе с балдахином, умирал старый маркиз Паламед-Франскен-Номпар Д'Орильи: у него уже начиналась агония. И никого из близких у его изголовья! Только один старик, одетый в черное, в чьем лице изображавшем почтительное сочувствие, явно проглядывали лицемерие и злость.
Маркиз, с трудом чуть приподняв голову над подушкой в наволочке из венецианских кружев, — тот самый маркиз, кого еще недавно называли «блистательным Д'Орильи», — задыхающимся голосом пролепетал:
— Тарднуа, ты вызвал сюда моего сына Робера?
— Да, господин маркиз, — ответил управляющий. — Я уже дважды посылал за ним лакея. Но его не было дома. Тогда я постарался как можно скорее отправить конюшего, чтобы он разыскал его.
— К каким еще безумствам его потянуло? — горестно простонал умирающий.
Потом, словно разговаривая с самим собой, он продолжал дрожащим и слабеющим голосом:
— Я-то думал, что, навязывая ему военную карьеру, вылечу его от высокомерия и отвлеку от кутежей! Увы! Как я ошибался!
— Господин маркиз, — заметил управляющий Тарднуа, — граф Робер считается хорошим офицером.
— Да, но он — скверный сын!
Слеза скатилась по щеке умирающего, на его лице появился слабый румянец, едва просвечивающий сквозь уже смертельную бледность, и он произнес:
— Что ж, Тарднуа, Провидение мстит за себя! Я сам был скверным отцом.
Управляющий запротестовал:
— Напротив, разве господин маркиз не был для графа Робера образцом доброты и снисходительности?
— Для Робера — да, — пробормотал маркиз и добавил: — а вот для второго…
При этих словах Тарднуа невольно вздрогнул. Речь шла о глубокой и тайной драме, одной из многих, в которых управляющий был соучастником, и о которой маркиз с раскаянием вспомнил в свой последний час.
Некогда маркиз Д'Орильи в самом деле был чрезвычайно галантным и любвеобильным сеньором. Его внешность и манеры даже больше, чем огромное богатство, приносили ему множество любовных побед. Он беспечно переходил от светских дам к оперным певичкам, от скромных буржуазок к очаровательным субреткам. Однажды, живя в своем замке От-Мениль, находящемся в трех милях от Фикефлёра, он соблазнил необыкновенно красивую девушку-крестьянку, которая была для него не более чем минутной прихотью, как и все остальные. Родив ребенка от этого греховного отца, бедная женщина не осмелилась встретиться лицом к лицу с тем, кто ее так жестоко покинул, и, оставив ночью корзинку с новорожденным у ворот замка, бросилась в ближайший пруд.
Боясь скандала, Д'Орильи не решился принять незаконного ребенка. Он поручил Тарднуа поместить его у честных людей, которые за солидную плату согласились бы его вырастить, и назначил ему наследство.
Но управляющий, отъявленный и бессовестный мошенник, горя желанием присвоить себе и регулярное содержание младенца, и несколько тысяч ливров, которые должен был получить ребенок в наследство, отнес его за несколько лье от того места, где должен был его оставить, и подбросил в селе Фикефлёр, положив корзинку в саду, окружавшем хижину двух бедных стариков, на клумбу тюльпанов.
С того часа беззаботный маркиз, уверенный, со слов своего управляющего, что злополучное дитя воспитывается у хороших людей и живет счастливо, о нем больше никогда не вспоминал.
И вот теперь, перед лицом вечности, горюя об отсутствии рядом с ним законного сына, бесчинства которого причиняли ему столько огорчений и тревог, маркиз Д'Орильи, который уже задолго до этого совсем остепенился, почувствовал раскаяние и понял, насколько недостойно было его поведение в молодые годы.
Страдая от угрызений совести, маркиз, собрав последние силы, воскликнул тоном, настолько резким и повелительным, что плут-управляющий задрожал:
— Немедленно найди его, Тарднуа, я хочу попросить у него прощения. Ступай сейчас же! Я хочу иметь хоть одного сына, который закрыл бы мне глаза!
Ослабев от усилия, маркиз, мертвенно бледный, снова упал на подушки. Тарднуа с беспокойством наклонился над ним. Губы управляющего искривились в торжествующей улыбке.
«Ну, теперь я спокоен, — сказал он себе, — это — конец! Он больше не придет в себя! Фанфан-Тюльпан никогда не узнает, кто его отец!»
В то время как маркиз Д'Орильи доживал последние минуты, его сын, граф Робер Д'Орильи, вот уже двое суток как не появлялся в своем нарядном особняке на улице Кур-де-ля-Рэн, так как играл в карты в гостинице «Трансильвания». И играл неудачно.
Этот знаменитый игорный дом, незабываемое описание которого оставил нам аббат Прево в своем бессмертном романе «Манон Леско», в то время имел громкую славу лучшего увеселительного заведения в Париже и, даже более, во всем свете.
Там происходили свидания богатых и праздных жизнелюбов из высшего света, генеральных откупщиков, разбогатевших на спекуляциях миллионеров, родовитых дворян, изо всех сил старавшихся разбазарить заранее наследство родителей, известных актрис, модных куртизанок. Там назначались встречи всех со всеми.
В огромных залах с позолоченной обивкой стен, не менее просторных и пышных, чем в Версале, непрерывно дефилировала живописная вереница разряженных кавалеров, соблазнительно декольтированных молодых женщин, сверкающих драгоценностями, толкающих друг друга локтями в разгоряченной атмосфере, напоенной опьяняющими ароматами духов, под звуки музыки, то стремительно увлекающие, то сладострастные.
Это был притон, игорный дом, танцевальный зал и ресторан одновременно. Там танцевали, ужинали, флиртовали и, главным образом, играли в карты. «Фараон» царил на зеленом сукне столов. Состояния гибли в мгновение ока под пляшущую музыку менуэтов и томные мелодии паваны.
В тот вечер игра была в разгаре. Толпа игроков с лихорадочно блестящими глазами и искаженными лицами окружала игорные столы. Плечи присутствующих нервно вздрагивали при каждом объявлении крупье. Это был настоящий поток золота, переливавшийся из одних рук в другие и сгребаемый лопаточкой банкометов, которые сидели за своими столами с видом, не менее важным, чем магистрат на трибунах во время заседаний.