Совершенно подавленный, писатель растерянно взглянул на текст приказа. Начальник тюрьмы говорил правду, и строчки приказа запрыгали перед глазами писателя. В нем было следующее:
«Приказ господину начальнику Бастилии о немедленном переводе заключенного Фавара в тюрьму Гран-Шатлэ…
…Подпись: Маркиз Д'Аржансон. «
Фавар почувствовал, что сейчас упадет. В его мозгу мелькнуло: «На этот раз я уже уверен, что негодница меня предала… «
Как он ошибался! В действительности, сам маршал Саксонский, который объявил лейтенанту Д'Орильи, что его нельзя обмануть, жестоко подшутил над прелестной актрисой. Объявив госпоже Фавар, что ее муж выйдет из Бастилии, он выполнил обещание, но лишь для того, чтобы заключить его в другую тюрьму. Он говорил себе: «На хитреца — другой хитрец, и он хитрее вдвое!» — и твердо решил не освобождать мужа актрисы до тех пор, пока она не уступит его настояниям.
Несмотря на свою профессиональную жесткость, господин де Шатильон не смог удержаться от того, чтобы не выразить сочувствие несчастному заключенному, бледному, с искаженным лицом и еле стоящему на ногах.
— Сударь, — сказал он, — ваш отъезд отсюда вызовет единодушное сожаление всех, кто с вами здесь встретился! Что касается меня, то вы видите, как я расстроен расставанием со столь блистательным подопечным. Желаю вам не слишком сильно сожалеть о Бастилии!
Бедный Фавар не нашел в себе сил даже ответить ему и, морально уничтоженный, покорно дал себя утащить в тюремную карету, влекомую четверкой лошадей, которая должна была отвезти его в третье место заключения, а уж от него-то он не ждал ничего хорошего…
Глава IV
КОРОЛИ — ТОЖЕ ВСЕГО ТОЛЬКО ЛЮДИ!
После нападения на маркизу де Помпадур в Шуази, виновников которого полиция пока так и не нашла, фаворитка короля сочла правильным заболеть от потрясения и распространить при дворе слух о том, что с тех пор у нее началось какое-то странное нервное состояние и что она целые дни лежит, чувствуя слабость, в шезлонге, или на кушетке в своем будуаре, или же на скамейке в парке.
Слухи сразу обросли подробностями и отголоски их дошли до короля, чье сопротивление просьбе маркизы, до сих пор стойкое, начало понемногу слабеть.
Короче говоря, однажды утром Людовик Любимый велел передать маркизе, что он, собственной персоной, после полудня приедет в Шуази навестить ее и осведомиться, как она себя чувствует.
От этого известия сердце Антуанетты Пуассон, фаворитки короля, сильно забилось под драгоценными кружевами. Она была уверена, что на этот раз прочно поймает в сети любви владыку Франции. Маркиза постаралась принять вид выздоравливающей после тяжелой болезни: с помощью карандашей она увеличила глаза и подвела их синими тенями; она надела бархатное платье темно-гранатового цвета без всякой вышивки, что усилило бледность ее лица, и велела отнести ее в сад на мраморную скамью, покрытую подушками и пурпурным бархатным покрывалом с продернутыми золотыми нитями. Рядом с ее скамьей лукаво улыбающийся мраморный купидон, будто слетев с дерева, приложил к губам мраморный палец. Было дивное апрельское утро. Солнце золотило подстриженные деревья парка, ярко освещая пышные клумбы цветов, распускающиеся кустарники и зелень разных оттенков на деревьях и газонах. Легкий ветерок наполнял благоуханием садовые аллеи, а вокруг маркизы расположились, кто где, группы хорошеньких женщин в разноцветных туалетах светлых тонов и мужчин в нарядных костюмах, и пестрота их платьев соревновалась с пестротой ярких тюльпанов и гвоздик.
Госпожа Ван-Штейнберг легонько обмахивала маркизу большим веером из розовых страусовых перьев. Два ярко наряженных негритенка, сидя на корточках, болтали у ее ног, а ее любимые болонки носились, весело лая, по соседней аллее.
Часы на часовне пробили трижды. Им радостно ответил колокол, сообщая о прибытии королевской кареты. Взвод гвардейцев королевского дома, одетый в голубое с золотом, в белых лосинах, треуголках, украшенных перьями и белыми кокардами с золотым шитьем, открывал шествие. За солдатами ехал, весь в алом, курьер на великолепном рыжем коне. Офицеры с двух сторон сопровождали роскошную карету, запряженную восьмеркой белых лошадей в золоченой сбруе с пышными белыми плюмажами на головах. Второй взвод гвардейцев завершал кортеж. Серебро и золото сверкали на солнце. Казалось, что это карета из волшебной сказки.
Король, небрежно развалясь, восседал на голубых шелковых подушках. Для визита он выбрал изысканный бархатный костюм цвета спелой сливы, весь расшитый серебряным шнуром. Его грудь почти закрывала широкая орденская лента с орденом святого Людовика, его тонкая рука, вся в золотых перстнях, сжимала трость, на конце которой сверкал огромный бриллиант. Напротив него в карете сидели, не шевелясь, двое важных придворных в продуманно элегантных костюмах. У Людовика XV был озабоченный вид. Он спрашивал себя, какой прием готовит ему его капризная любимица. Этот суверенный государь, перед которым вся Франция стояла на коленях, трепетал, ожидая встречи с женщиной.
Кортеж описал полукруг, и карета остановилась перед лестницей, у главного входа в замок. На каждой ступеньке лестницы, согнувшись в глубоком поклоне стоял лакей в ливрее фаворитки. Камергер маркизы, тоже наряженный в парадный придворный костюм, ожидал короля на первой ступеньке мраморной лестницы. Как только карета остановилась, двое лакеев, стоявших на запятках, соскочили вниз и опустили ступеньки кареты. Двое сидевших в карете придворных тоже выскочили из нее и, по протоколу, протянули королю руки, помогая ему сойти на землю. Людовик XV попросил камергера проводить его к маркизе и, сопровождаемый им, быстро прошел по саду, в котором придворные встречая его, почтительно кланялись и приседали. Вдруг он увидел в саду, на белой мраморной скамье, свою возлюбленную, которая, поддерживаемая двумя придворными дамами, как бы с некоторым усилием встала ему навстречу, и пробормотал про себя:
— Как она все-таки необыкновенно хороша!
Король наклонился и поцеловал протянутую ему руку. Потом он сел рядом с маркизой Помпадур на скамью, а все придворные, находившиеся в саду, незаметно исчезли. Только госпожа Ван-Штейнберг, тоже сделав несколько шагов вперед, быстро и незаметно вернулась и стала за дерево, чтобы подслушать разговор короля и фаворитки.
— Мадам, — воскликнул Людовик XV, — я в отчаянии от того, что ваш отъезд из Версаля подверг вас опасности, и вы попали в руки разбойников!
Фаворитка молча вздохнула.
Монарх продолжал:
— Я пришел, чтобы просить вас вернуться ко двору, где вы будете под нашей защитой!
— Ах, что мне делать при этом дворе, — меланхолически протянула маркиза, — где мне отказывают даже в маленьких милостях, даже в помиловании несчастного, невинного человека!.. — Тут фаворитка издала еще более глубокий вздох. Потом она, как бы незаметно, смахнула с ресниц кружевным платочком слезинки, которые ей удалось выдавить из глаз.
Тогда, несколько смущенный, король резко сменил тему разговора и продолжал:
— Знаете ли вы, мадам, что скоро возобновится война? Я отправил нарочного к маршалу Саксонскому: он должен завтра покинуть замок в Шамборе и вернуться к командованию войсками.
Госпожа де Помпадур, которой эта новость была совершенно безразлична, не ответила. Но зато эта фраза была хорошо услышана госпожой Ван-Штейнберг, незаметно спрятавшейся в густом кустарнике, прямо позади скамьи, и прочно запечатлелась в ее памяти.
— Ну, пожалуйста, мадам, — говорил король, — не будьте такой непримиримой! Вы же видите, я капитулировал первый! Удостойте меня хотя бы королевских почестей, ведь теперь я согласен выполнить любой ваш каприз!
Фаворитка подарила ему улыбку. Но она была слишком умна, чтобы сразу воспользоваться своей победой. Поэтому она ответила усталым голосом:
— Сир, я еще слишком слаба, чтобы немедленно появиться при дворе. Ваше величество несомненно знает, что я только начинаю вставать с постели. Сегодня я в первый раз вышла. Но сейчас мне уже лучше, так как мой король рядом со мной, и я, конечно, стану бодрее, если Ваше Величество изволит поддержать меня, — я еще шатаюсь немного, — и поможет мне совершить небольшую прогулку по парку.