Недавний дождь, стеной льющий за окном, вдруг обернулся градом. И теперь по стеклу тарабанили не капли, а колющие ледяные шарики и иголки. А само стекло стало покрываться коркой расписного инея, с треском захватывающего все больше и больше пространства.
Свет в коридоре замерцал, а потом и вовсе погас. По полу потянулся жидкий, но едкий туман, стелящийся и извивающийся подобно клубку змей. Ланс начал задыхаться. Его мучал ужасный запах. Запах гнили, грязи и даже не смерти, а какой-то подобии смерти. Такое впечатление, что здесь появились призраки, но призраки плотные и осязаемые, оставшиеся в этой реальности, но уже не живые.
Живот Геба скривило, глаза защипало от смердящей вони. Поминая свой прошлогодний опыт, когда получилось закрыться от запаха при помощи навыков начинающего анимага, Герберт попытался сосредоточиться, но тут вонь удвоилась в своей плотности.
И когда жалобно скрипнула оледеневшая дверь тамбура, Слизеринец, единственный кто был в коридоре, увидел их. Это были летящие черные рваны хламиды, словно прорехи бездны в искрящейся красками реальности. И где бы они не проплывали, везде мерк свет, все вокруг серело, обращаясь болотной мглой. Из под плащей вдруг показались руки. Герберт видел в своей жизни достаточно мертвецов и никогда не боялся их. Но эти руки, покрытые струпьями, с жесткой, пергаментной кожей, явно были руками трупа, но в отличии от других, они действительно пугали.
Из-за вони, Герберт ощущал дикую слабость, тело не слышалось его и Ланс рухнул, сползя по стене. Два плаща приближались и холод все усиливался. А вместе с ним усиливалось и отчаянье. Будто кто-то выпивал всю, как раньше казалось, неиссякаемую жизнерадостность юноши. Самые ужасные воспоминания стали прокручиваться в Ланса, но тот отмахивался от них, не желая вспоминать и вновь погружаться. Ланс никогда не жил прошлым и легко оставлял все зло за спиной, заменяя его жаром жизни.
Два плаща приблизились почти вплотную, но тут один вдруг резко отвернулся и буквально ворвался в купе, где сидело Трио. А тот второй, точно так же сорвался к Гебу. И с каждым сантиметром приближения, усиливалась и вонь и страх вкупе с отчаяньем.
Ланс, тяжело дыша, буквально утопая в поту, поднял палочку. Он не произнес ни слова, ни сделал не единого жеста, но с кончика его красной палочки с орнаментом в виде завитков, сорвалась слабенькая струя пламени. Плащ издал низкий визг, отшатнулся, пропуская огонь за себя, и нагнулся к Гебу.
Откинулся плащ и Проныра лишь от шока смог сдержать рвотный позыв. Там, под капюшон из черной, струящейся ткани, не оказалась лица. На голове, вытянутой, словно на картине «Крик», был лишь круглый беззубый рот, распахнувшийся подобно трубе. Все вокруг закрутилось в тошнотворном хороводе, все померкло и мир сосредоточился лишь на этом провале.
Ланс ощутил, что падает, падает и не может ухватиться, потому что внутри собственного разума не за что ухватиться.
— Смотрите кто это у нас... — услышал Герберт.
Он открыл глаза и увидел перед собой ангела. Так он думал в первые десять секунд, пока не услышал.
— Ну-ка, скажи «мама», — произнес ангел голосом, льющимся потоками меда.
И Ланс услышал детский, совсем детский голосок:
— Ма-ма, — а потом понял, что это говорит он.
Это его горло исторгало эти звуки и это его маленькие пухлые ручонки, похожие на перетянутые сардельки, тянулись к ангельскому лику. К этим тонким, идеальным чертам лица, к точеному носу и скулам, к идеальному разрезу глубоких, ярко-голубых глаз и густым, но изящным бровям в разлет. К густым, черным волосам, которые могли поспорить в своем цвете с безлунной ночью. К улыбке, такой доброй, такой заботливой и нежной, что на неё хотелось смотреть вечно. И к бесконечному теплу, которая источала эта прекраснейшая из женщин.
Женщина вдруг распахнула глаза, взмахнув своими длинными ресницами, похожими на крылья бабочки.
— Фауст, Фауст! — закричала женщина. — Наш сын заговорил!
В тот же миг прозвучал оглушительный топот ног и на сцене появился новый участник. Наверно, Ланс должен был зажмуриться, испугаться, закричать от ужаса, но он лишь засмеялся своим смехом, схожим с журчанием весенней капели. Перед ним показался мужчина. Вот только лицо его было не похоже на человеческое, в нем явно проступали четкие звериные черты, будто тот был барсом или рысью.
Узкие глаза искрили своей животной изумрудностью и расширенным, но все же узким зрачком. Тело, слишком нечеловеческое тело, закованное в броню узловатых мышц и жил, натянутых как стальные канаты. А волосы, волосы этого мужчины были не рыжими, а ярко-красными, как недавно расцветший цветок пламени.