Но маленький мальчик, годовалое дитя, не боялось, оно смелось и протягивало руки к этому монстру во плоти, как его бы назвали другие. Но для Ланса этот некто вовсе не был монстром, он был:
— Правда? — прозвучал низкий, рычащий голос, похожий на сопение лесного кота. — А что сказал?
Девушка с ангельским ликом улыбнулась и чмокнула дитя в нос.
— Малыш, повтори для папы, что ты сказал маме.
Дитя рассмеялось и вновь пропищало:
— Ма-ма.
— Это...это...это... ебич...
— Фауст! Не при детях!
— А ну да, просто я волнуюсь, — вдруг стушевался красно-волосый. — Это самый счастливый день в моей жизни! Ну-ка, а «па-па», скажи «па-па».
И он протянул к ребенку руку, руку столь мощную, что она вполне сошла бы за лапу, даже ногти на пальцах были идентичны с когтями. Но ребенок вновь не испугался, а лишь крепко-крепко схватился за палец, увенчанный острым когтем.
— Па...
Но не успел последний звук сорваться с уст младенца, как по ушам резанул страшный грохот. Стены задрожали, с потолка осыпалась штукатурка, слетела с петель входная дверь, с хлопком приземлившись на пол, и там, в темноте разгоняемой отсветами камина, Герберт различил женскую фигуру в темной мантии. А потом Ланс услышал смех, безумный женский смех.
— Спрячься, — прорычал Фауст испуганному ангелу. — Спрячься сама и спрячь его. Я задержу её.
Ангел вдруг жарко поцеловала красно-волосого, а когда их поцелую закончился, Ланс увидел что в верхней и нижней челюстях выступают сюрреалистично длинные, опасные клыки.
Девушка вскинула Геба на руки, но на мгновение голова дитя оказалось над плечом ангела, и тот увидел. Увидел как красно-волосый, повернувшись к камину, взмахнул рукой. И вместе с тем взмахом взвился поток яркого, ревущего пламени, окутывающего все пространство вокруг.
Потом все что мог видеть ребенок, это синее платье ангела, несущего его не своих руках. Вот они оказались около стены, девушка что-то где-то нажала и в стене открылась ниша.
— Молчи, — вдруг прошептала девушка. — Умоляю Герберт, не издавай ни звука.
Потом поцелуй в лоб и фраза:
— Я люблю тебя.
Ангел снова что-то нажал и ниша захлопнулась. Ребенок остался в темноте и у него остались лишь звуки голосов, пробивающихся сквозь треск пламени.
— Ты думал, что спрячешься здесь. Огненный? На этом краю мира?
— Не произнеси этого имени при мне.
— А раньше оно тебе нравилось, — и смех, такой страшный, такой безумный.
— Убирайся, убирайся сейчас же.
— Нет! — смех резко прервался, переходя на визг. — Он пал!
— Что?
— Он пал! Темный Лорд пал! И это все из-за тебя! Ты ушел, бросил всё ради неё! Ради ничтожной маглы! Но я нашла тебя, отыскала, и я покараю тебя за предательство.
Тишина.
— Ты ничего не знаешь... он тебе так и не рассказал.
— Заткнись! — и вновь этот визг, высокий, режущий уши визг. — Он рассказывал мне все, я была к нему ближе всех!
Вновь тишина и треск пламени.
— Почему ты стоишь Фауст? Почему не нападаешь? Или ты думаешь, что я пришла сюда чай пить? — и смех, безумный женский смех. — Даже Лонгботтомы сражались, а ты стоишь.
— Я больше не сражаюсь, Бел...
— Не смей!
— Хорошо... Я больше не сражаюсь. Я был глуп, и за это заплатил, но я нашел что-то более важное, чем собственная ненависть. Уходи или стреляй, но моих рук больше не тронет ни капли волшебной крови.
— И почему же, из-аз неё? Из-за грязной маглы?
— И из-за неё тоже. Но еще из-за того, что кровавыми руками нельзя держать детей.
— Детей? — опять смех, казалось, что эта женщина смеялась всегда, буквально захлебываясь в своем безумстве. — У тебя не может быть детей, ты последний.
И все не прекращающийся смех, дикий, сумасшедший, въедающийся в подкорку как клеймо каленого железа. А потом тишина и треск пламени.
— Все стоишь?
— Стреляй или уходи.
— Последнее желание Фауст? Радуйся моей милости.
— Не трогай её. Дай ей уйти. Я был монстром и за это должен заплатить, но она невинна.
— Хорошо.
— Поклянись.
— Клянусь. Прощай Огненный. Bombarda Maxima!
А потом треск, словно кто-то расколол битой арбуз и страшный жалостливый крик, смешанный с истошным плачем. Нов се это заглушил дикий хохот той сумасшедшей женщины. Треск пламени стих, повисла тишина, потом раздались шаги. Четкие, размеренные, но разбавленные цоканьем каблуков и сдавленными смешками.
— А вот и ты...
— Уходи, убирайся! — кричал ангел, захлебываясь слезами.
И смех, такой мерзкий, сумасшедший смех и фраза:
— Я солгала — Crucio!
И крик...
Что-то вырвало Ланса из этих забытых воспоминаний. Будто в долину отчаянья и страха вторглась упавшая звезда, сотканная из счастья и радости. Герберт вноьв открыл глаза, но на этот раз уже в реальном времени, в настоящем мире, а не том, что подкинули грезы.