Сидим себе, «упорядочиваем изъятое», вдруг, обманувшийся тишиной, влетает младший стольник.
Подчинённый, наверняка — подельник. В руках свёрток небольшенький. Я уже говорил — карманов в здешних одеждах нет.
Тяну свёрточек к себе — как-то… не отдаёт. Забрал, развернул — четыре серебряных ложки типа десертных. У одной — ручка погнута.
— Это что?
— Дык… господин стольник велел… какая посуда погнутая или поломанная… принесть для починки…
Разгибаю ручку ложки. Серебро здесь — мягкий светло-серый металл.
Блестящие твёрдые монеты, в Англии, например — делать не умеют, поэтому английскому королю пришлось лет 10 назад дать гамбургским купцам кучу привилегий — чтобы они английское серебро чеканили. Так возникла самая первая в истории Ганза.
— Вот, отогнул и… починил. А остальные и вовсе добрые.
Похоже, подручный не в курсе смерти своего господина — вот и несёт околесицу. И ещё несёт примерно кунскую гривну ворованного серебра. Для крестьянина по «Русской Правде» — цена всего урожай жита за два года.
— Ноготок, Чимахай. Возьмите страдальца да отведите в поруб. Надо здешние… местности обживать. И расспросите… подробненько.
— Про что?
— А вот про это. Кто, чего, сколько, когда… и где спрятал.
Объяснил Ивашке порядок проводимой фактической ревизии имущества покойного, классификацию и места складирования, сам пошёл протокол допроса писать.
Как-то не вспоминается ни один ГГ, который у своих слуг протоколистом работал. Может, ГГуи просто не знают о стабилизированной информации? Что такое: поиск внутренних противоречий в тексте, сравнительный анализ информации из разных источников, повторный анализ по вновь вскрывшимся обстоятельствам…? Это только мы, ДДаи понимаем?
«Пособник» колется от одного вида полуразрушенной дыбы. Закладывает весь личный состав усадьбы вперемежку с прошениями о помиловании в слезливо-сопливой форме.
Хреново — главная повариха тоже ворует. Теперь питаться — только сухарями, отравят же сдуру!
Ноготок уныло вздыхает: ему пришлось отложить кнут и взять писало. У него тоже… не скоропись.
Тут по лестнице мат, грохот. Дворник приволок очередного дурня.
Старший конюх велел младшему отнести узелок родственнику в городе. Парень пошёл, но на воротах воротники с моим приказом — никого не впускать, никого не выпускать. Старший конюх — прибежал, сторожу взятку — дал. Тот поломался и начал открывать ворота.
Всё происходит в трёх шагах от Чарджи. Ума не приложу — похоже, местные решили: если мужик чуть красивее крокодила, то русского языка не понимает.
Ханыч их разочаровал. Но… три добрых православных мужа… на своём дворе… да выкинем этого поганого нафиг!
Ага. Два трупа и пленный.
У прибежавшего на шум дворника хватила ума не лезть под столетний клинок инала, отмежеваться от своих подчинённых и приволочь пленного ко мне.
— У тебя в узелке иконы. Откуда?
— Дык… не знаю, не ведаю! Начальник велел отнесть! Ни сном, ни духом!
«— Куме! Шо ж ты робишь у мени в погребе?! Со шматом мого сала у зубах!
— М-м-м… Ото ж».
— Ото ж. Вы иконы на конюшне коням показываете? Для конского умиротворения и благорастворения? Чимахай, подвесь-ка дурака во-он к той перекладине.
Чимахай утаскивает вопящего придурка, а дворник тяжко вздыхает и рушится мне в ноги: пошло чистосердечное признание. Во всём.
Попаданцы и попадуньи! Самый экономически эффективный вид деятельности — получение чистосердечных признаний из растёкшейся «соли земли русской». «Выпаривание», так сказать.
«Не парься, будь счастлив» — отечественный вариант английского оптимистического: «don't worry, be happy». «Happy» — не получается.
Приглашаю спальника. Дедок седой уже.
— Дед, ты зачем запону девическую украл?
— Дык… эта… у меня в городе унучечка. Ей же ж в пору. А хозяйке-то… девичье-то уж не носить.
В усадьбе примерно человек сорок взрослых. И почти все — ворьё. Хотя они так не думают. Они просто взяли попользоваться, приспособить… ненужное, ничейное, неиспользуемое, малость испорченное, негожее…
Маленький люфт в понимании права собственности в 12 и 21 веках — в моём понимании — превращает почти всё население «Святой Руси» в воров. Как превратились в преступников всевозможные «несуны» — значительная часть советского народа, при переходе от «социализма» к «капитализму».