Потому что иначе… будет мне бздынь по всему профилю.
Позвал Сухана, завернули Аннушку в тулуп, пошли в терем. Ещё только светает — двери заперты. Пришлось топнуть-цыкнуть-крикнуть. Отнесли болезную на постелю в опочивальню. Стонет, бедняжка: обработка моя начала сказываться.
Построил личный состав местного бабья, описал ситуацию. В терминах умолчания:
— Что было? — Вам лучше не знать… Что с госпожой? — Не ваше дело… — Почему молчит? Приболела. Будем лечить. Кто сюда войдёт — пойдёт в поруб. А теперь быстренько… рассосались отсюдова!
Так они меня и послушали! Но у разных людей есть разные, их сугубо личные свойства. У Аннушки три служанки: кривая, косая и немая. Вот последнюю и оставляем. Остальных — на общие работы.
Зазываю Акима с Яковым, попа, воротника, Николая с Чарджи.
Аннушка, по моему разрешению, вынимает «жёлудь» изо рта, сосредоточенно запихивает его под одеялом в «резервное хранилище», и обращается дрожащим голоском с официальной просьбой к Акиму:
— Славный сотник храбрых стрелков смоленских, столбовой боярин Аким Янович! Был ты мужу моему венчанному — другом верным, боевым сотоварищем. Славен ты умом, да честью, да сердцем добрым, отзывчивым и в годину ратную, и во дни мирные. Не откажи вдовице бедной, одинокой, заброшенной, в милости своей. Прими меня под защиту твою отеческую. Сбереги меня от людей лихих, от напастей худых, от злоб да завистей. Будь ты, Аким Янович, мне добрым батюшкой! А я тебя почитать буду в отца место, всякое слово твоё исполню в точности, из воли твоей никогда не выйду.
Аким поломался, повздыхал, поотнекивался. Но — согласился. В чём попец их обоих святыми иконами и благословил. Все прослезились. А Николай подсунул подготовленный ряд о добровольном переходе юной вдовицы и её имущества — под полное управление Акима. Каковой ряд присутствующие свидетели и засвидетельствовали.
Теперь — «городу и миру»: собрали всю «не-порубленную» — в смысле: не в порубе сидящую, дворню в том самом зале, где мы первый раз разговаривали, и объявили волю их госпожи. С очевидным ближайшим следствием: все они переходят под власть Акима.
Никакого насилия или принуждения: желающие могут забрать своё имущество и беспрепятственно покинуть территорию. Все свободные желающие. А кто служит без ряда — считается холопом. По «Русской Правде»:
«А се третьее холопьство: тивуньство без ряду или привяжеть ключь к собе без ряду…».
Тут народ взвыл: почти весь личный состав приступил к исполнению своих обязанностей три года назад, когда покойный кречетник получил боярство, усадьбу и жену.
Аким, задрав нос, возвещает:
— А кто ряд не покажет — тот холоп.
— Дык… эта… должон быть. У покойного господина в сундуке был. Как счас помню! Вот те крест святой!
Экие вы, ребята… непредусмотрительные. Документ о собственной свободе надо у себя хранить, а не на господина надеяться. А что тот сундук пустой стоит… ну, взял я тамошний мусор берестяной покопаться. Придёт время — и до ваших, может быть, докýментов очередь дойдёт.
Я ходил по усадьбе, задрав нос: ловко я их всех! Закрома наполняются, расхитители сознаются, каются и закладывают друг друга. Красота!
Идиот! Закон же читать надо! Я так могу похолопить 3–5 старших слуг — у кого «ключ привязан». А остальные? Разбегутся-расползутся-разнесут… Следом набегут власти с родственниками… и ка-а-ак мне… за всю хитромудрость…
Уже отдельные, особо сообразительные, пытаются покинуть подворье.
— Стоять! Чимахай! Никого не выпускать!
Организовал маленький таможенный пункт. На воротах их тормозят и досматривают. И — заворачивают на предмет выяснения происхождения отдельных носильных вещей.
Чимахай — медицинского образования не имеет. Зато имеет чёткий приказ: «Ничего похожее на господское — не пропускать». Исполнительный «железный дровосек», при наличии сомнений, влезет своими топорами не только «в ухо и в глаз».
Из поруба несут грамотки с доносами, сыскалась и опись имущества годичной давности. Произведена при вступлении вдовы в права собственности. Эти чудаки были настолько уверены в безнаказанности воровства, что даже не удосужились подчистить улики.
Сверяем и соболезнующее объясняем очередному «несуну»:
— Ты, дядя — тать. Вот взят в вещах твоих стаканчик серебряный. Для смерда это — цена урожая за год. А для бедного скотника в твоём лице — просто посуда повседневная. Да только он в описи боярского майна указан. В сундуке в подклете лежал. Так что ты — тать клетный. Вещицу я забираю. За обиду с тебя — три гривны по «Русской Правде». Теперь мы можем пойти в княжий суд, где тебе вломят ещё «продажи» три гривны и тридцать кун. С каждой головы по каждому эпизоду. Предлагаю альтернативу… Вот именно её. Составляем ряд как свободные люди. Считаем эти шесть тридцать — твоим долгом. Отработаешь у Акима в вотчине. Плачу по ногате в день. Даю корм, одежонку, инструмент… Захочешь остаться — дам избу белую и бабу такую же… Думай-думай. А пока в порубе посидишь. Как «за что»? Ты ж — покудова тать.