Родни у меня нет — плакать некому. А вот насчёт «гроб дубовый»… не дождётесь. Как при игре в «очко» — «…себе».
До рассвета поднимаем пинками опухших «новосёлов» и по тропинке спускаемся к реке. Хорошо, что у нас есть прямой ход к пристаням — гнать такую толпу лысых по городским улицам…
Начинаем грузиться на барку, подъезжают возы с нашим барахлом, Акимом и Аннушкой.
Тут опять «не слава богу» — артель бурлаков, с которой Хохрякович сговорился и уже задаток заплатил — идти отказалась. И задаток — вернула.
Я уже вдоволь нахлебался «русской артели» и в варианте «лодейщики», и в варианте «возчики».
Транспортные артерии на «Святой Руси», как и в моей России — больное место.
У моей Родины — артрит. Хронический. А уж в условиях феодальной раздробленности…
Но Хохрякович вскоре прибежал радостный — другую команду нашёл. И даже без переплаты. Наконец, барка отвалила от берега, бурлаки упёрлись в лямки, и мы пошли вверх по Днепру.
Вот этого — не надо. И на що мине зараз «хвиля» — «горами»? Или Тарас Григорьевич рекламировал сёрфинг?
У меня другая забота: как бы промыть мозги Чимахаю так, чтобы он в «монастыре гипнотизёров» ума-разума — набрался, а ко мне вражды-злобы — нет.
— Чимахай, иди сюда, ложись рядом. На солнышке поваляемся, о твоём обучении у монахов поговорим. Запомни правило первое: верить нельзя никому. Мне можно.
Опять из меня «папаша Мюллер» вылезает. Чимахай насторожено меня разглядывает: уж очень сильный контраст — такая мирная обстановка вокруг, и вдруг — «тебя слушает враг!».
Парень, у тебя будет хуже: «враг — говорит». Что ж, «Штирлиц, ловите гранату».
— Твои будущие учителя будут учить тебя своей правде. Ты реши для себя — кто ты есть. Или ты — мой человек, или — их.
— А вместе нельзя? Вы ж с игуменом — вроде не враги?
— Ага. Не с игуменом — со всей церковью. Не враги. Но — не долго.
— Почему?
— Они — учат, и я — учу, они — судят, и я — сужу, они хотят власти над паствой, над тобой, надо мной. А я своей воли не отдам никому. Вот смотри: велел я побрить и помыть новосёлов. Ты сам через это прошёл, сам знаешь — вреда от этого нет, а польза есть. Так?
— Ну. Так. Да ну, ерунда. Я уж и привык. Так-то лучше. Только бриться каждый день… муторно. Вот как бы… как у тебя…
— Лысину по всему телу? Для этого надо долго и много учиться.
Немножко поулыбались, похихикали. И снова серьёзно:
— Церковники, по своему закону, хотели содрать с меня за каждую бороду бритую по 12 гривен. Кабы я им заплатил — хлеба в вотчину купить было бы не на что. Зимой насельники бы вымерли. Получается, что епископ своим судом убил бы сотни неповинных людей. Это — по их правде.
«Железный дровосек», улёгшийся рядом со мной на носу барки, пошевелил губами, почесал свою стриженую голову, хмыкнул. Его это «не греет». Ни моя воля, ни вымершая от голода вотчина. Он сам по себе, привык в лесу больше с деревьями и зверями общаться, чем с людьми.
Что-то там, под этой черепушкой происходит, какие-то мысли туда-сюда шастают, связываются, рассыпаются. Из этого выкристаллизуется его собственная «правда».
Как сделать так, чтобы вот этот «кристалл» содержал не только подчинение мне, но и ещё две взаимоисключающие вещи: подчинение монахам, ибо непокорность они распознают сразу и задавят даже и до смерти, и критическое отношение к внушаемому ими? При том, что «ловцы душ человеческих» привычны копаться во внутренностях и хитросплетениях этих самых «пойманных душ».
Его подчинение мне основано на «интересе». На любопытстве к моим делам, более всего — к чертовщине, которая постоянно проскакивает вокруг меня. Если монахи будут ему более интересны — он уйдёт. Если даже не телом, то — душой. А зачем мне в моём окружении тело, «с душой, поющей с чужого голоса»?
Не надо было бы отпускать его к «бесогонам». Но он хочет, а я обещал. Простой мужик из леса в «липкой паутине» богословия и схоластики… пропадёт. Съедят — не подавятся.
Только он не «простой». Он не испугался князь-волка. Он не боялся «божественной цапли», он видел, как она сдохла. Он видел, как исполнилось его детское пожелание насчёт избавления от пахоты, и как умерли от этого его близкие. «Бойтесь желаний — они исполняются».
Жаль мне тебя, «железный дровосек», но ты сам выбрал эту стезю. Я же могу только предупредить тебя о некоторых опасностях.