Тут молотилка зацепилась. По ключевым словам: Анна, вдова, гробница.
Ничего не напоминает? — Правильно. Мольер, «Дон Жуан». В варианте «Каменный гость», А.С. Пушкин.
Только статуи командора нет. Поскольку статуй на «Святой Руси» нет вообще.
«Не сотвори себе кумира» — старинное еврейское правило. Со времён Исхода и «золотого тельца».
Российское правительство в начале 21 века подарило Иерусалиму статую царя Давида. Умники поставили её около тамошней иешивы. Тут будущие раввины толпами ходят, «не сотвори себе…» в обраввиненные мозги забивают, а тут голый идол стоит… Вот его и… деформировали.
Можно сказать: «акт вандализма», можно: «защита традиционных ценностей».
Почему кусок камня, в котором наше воображение при определённом освещении, находит сходство с человеческим телом или животным — «нельзя» — грех идолопоклонничества, а доску с пятнами разных оттенков, в которых наши фантазии видят чего-то типа трёх мужиков со стаканом — «можно» — святая икона?
Здесь — не Мольер: статуи нет, вместо командора-покойника — покойник-кречетник.
Ну что тут непонятного?! Есть — соколы, есть — кречеты. Их и в «Слове о полку Игореве» вспоминают. Есть княжеская соколиная охота — важный элемент придворного образа жизни.
Нет ещё лучших кречетов — исландских белых, за которым датские короли ежегодно специально посылали корабль. Нет «красных кречетов», которых Московским государям будут под особой охраной привозить с Русского Севера.
Такого размаха, как при Алексее Михайловиче Тишайшем, который был просто фанатом этого дела, у которого было две сотни сокольничих, причём каждому давалось и немаленькое поместье с деревенькой, и очень неплохой оклад, раз в 10–20 выше стрелецкого, и освобождение от налогов и повинностей, у Смоленских князей в 12 веке — нет.
Но, честно говоря, когда над замкнутым, обозримым здесь, в отличие от Киева, простором Днепровской долины, под удивительно синим небом, вдруг раздаётся хриплое «кьяк-кьяк-кьяк», и кречет падает из поднебесья на клин уток, превращаясь из точки в пятнышко, в пятно, в различимого красивого охотника… В смерть летящую. И бьёт какую-нибудь крякву клювом в затылок… От утки летят перья. Комок, только что бывший большой птицей, кувыркаясь летит вниз. А кречет вдруг, внезапно, распахивает крылья, крутым виражом уходит в сторону и, поймав восходящий поток воздуха, начинает снова набирать высоту, «возлетеша подъ синие небеса позвонять своими позлачеными колокольца»… дух захватывает. У людей на лицах — радость, восторг и… зависть. Радостная, восторженная зависть к невозможному. К свободному полёту в поднебесье.
Ростик это занятие любил, и толк в нём понимал.
В сокольничие брали молодых людей незнатного происхождения со специфическими талантами. Здесь говорят: «понимать язык птиц и зверей».
Специально для попаданцев: дрессировщик пернатых хищников в «Святой Руси» — очень востребованная специальность. Условия найма — вполне приличные.
И этот кречетник служил-служил да и выслужил. Князь пожаловал боярство, вотчину, усадьбу в городе и жену молодую. Тринадцатилетнюю девчушку из древнего, но захудалого рода выдали за пятидесятилетнего княжьего ближника.
Молодые жили… прилично. Кречетник пропадал на своём птичнике, девчушка гуляла по усадьбе, хозяйство боярское как-то функционировало.
Вскоре после той свадьбы, три года назад, Ростик перешёл в Киев.
А Благочестник к соколиной охоте… Не благолепие, однако. Иисус-то с соколами не охотился…
Соколиную службу не то чтобы ликвидировали — Ростик бы не одобрил, а просто забросили. Новых птиц не ловили, молодёжь отправили в Киев, содержание подсократили.
Кречетник от безделья загрустил, заболел и через два года помер. Вотчину князь отдал каким-то двоюродным племянникам умершего, а городская усадьба отошла к молодой, просто юной — 15 лет, вдовице.
Немедленно сыскалось великое множество разного рода кандидатов в утешители. И — в имения управители. Но… год карантина.
В православной традиции вдова не может выйти замуж раньше, чем через год. А для вятших да ещё в этом, столь благочестивым князем управляемом, городе… Кому-то охота вызвать неудовольствие местечкового монарха?
Конечно, есть и через-постельные пути. Но верховая дворня друг за другом следит и никого к боярыньскому телу не пускает. Заняли круговую оборону по всем азимутам. Поскольку хозяина им никакого ненадобно, с такой-то хозяйкой — лучше не бывает.
Племяннички покойного прикидывают, как бы вдовицу к себе переманить, да и забрать усадьбу. Церковники, для которых вдовы да сироты — лакомый кусок со времён Петра и Павла, набивают девчонке мозг религиозным туманом, имея в виду перспективу ну очень большого вклада на ну очень благие дела.
Ситуация — штатная. Называется — «вынужденно отложенный передел имущества».
Девчушка эта, Аннушка, попала замуж дитя-дитём, на мужа своего смотрела раскрыв рот — он ей в деды годился, а старших надо уважать.
Как часто бывает, вскоре после похорон, когда память о бытовых мелочах и неурядицах стёрлась, уважение перешло в поклонение. Этому немало способствовал и усадебный иеромонах.
Я уже говорил, что большинство боярских усадеб имеют собственные церкви или часовни. Здесь тоже довольно приличная часовенка.
Хотя в часовнях нет алтарей, а уважаемых людей в православии хоронят именно под алтарями, но… упокоившегося кречетника положили в каменном гробу в подвале часовни: «последняя воля покойного».
В часовнях нет постоянного попа, службы служатся нерегулярно, часть ритуалов вообще произведена быть не может. Но когда речь идёт о таком куске движимого и недвижимого… Попа прислали.
Рассказчица наша раскраснелась, платок уже распустила, говорит всё громче, жестикуляция всё шире.
Как известно: «Молчащий мужчина — думающий мужчина. Молчащая женщина — злая женщина». Наша гостья была совсем незлой. Просто очень злоязычной.
Аким морщится в сторонку, но терпит.
А я уже в повествовании всей душой: ну как же?! — Классика же! Мольер же с Пушкиным же! Интересно же!
— А он-то чего…? Да ну…! А та-то как на это…?
И потихоньку ей кружку с бражкой — к руке поудобнее.
Объясняю: покойник был не командором, а кречетником, я его не убивал. И вообще: я — «ходок», а не «донжуан» — тратить время на совращение вдовы…
Какая лень?! Что я — Онегин?! Некогда мне — у меня ещё «дерижополь» не полетел.
Но уж очень мне нравится расположение недвижимости этой… «доны Анны». Её усадьбу от нас видно: чуть левее на самом краю долины висит заплот из уже потемневших брёвен. Башенка там какая-то, с двух сторон овраги поднимаются…
Аким не стерпел — велел уже и коня для гостьи запрягать, а тётка никак из-за стола вставать не хочет. Всё молотит и молотит. А я подливаю да помогаю:
— А вот на дорожку. А вот на посошок. А вот стремянную… Извиняюсь — «тележную». В смысле — чтоб конь не спотыкался, и телега не ломалась. А вот, Ходыновна, ты давеча сказывала будто ключница ваша…
«Ходыновна» — это её прозвание. По покойному мужу. Мне, почему-то, Ходынку напоминает. Тоже — начиналось шумно да весело…
Ходыновна — тоже вдова, только давнишняя. Этой Аннушке — троюродная тётка. Живёт в приживалках. Таких там с десяток. Между ними идёт непрерывная грызня за милость боярыни. И — за доброе отношение верховых слуг. Которые реально и дела делают. Где спать, что есть-одевать — они решают. Ходыновну это бесит, это ж она сама — самая-самая…
— А они-то… — злыдни да злопыхатели… а я-то этой Аньке, бывалоча, и сопли вытирала и крапивой по попке… а теперь она… из себя невесть что строит… а сама-то как была… эти-то все перед ею… а за спиной-то… а поп — вообще… тащат и тащат… а дурында эта и слушать не хочет… без моего-то присмотра всё бы прахом пошло…