Аким уже выпроваживает, уже чуть не в спину выпихивает. А я ей ещё полкружечки:
— За доброе здоровье, тётя Ходыновна.
Выскочили на крылечко.
— Э-э-э… Ванятка, а где тут у вас… кустики?
— А вон — нужник стоит.
Она к характерному строению пошла, а я негромко мужикам командую:
— Коня — распрячь.
— Чегой-то?
— На переднем колесе обод с трещиной.
— Гдей-то?! Да целый он! Помстилось те, боярич.
— Тебе моего слова мало? Я при тебе о вытяжке Хохряковичу рассказывал? Хочешь попробовать? Бегом! Теперь… Ивашко, как тебе эта бабёнка?
— Дык… ну… баба как баба.
— Выгоняй из зимней избы кто там есть, стели постель. Встречаешь нашу гостью из сортира. Рассказываешь про колёсный обод с трещиной. Типа: слуги исправят, а пока — отдохнуть. Ведёшь… на постелю. Она хромает — ногу на тропинке потянула. Разминаешь болезной ножку. И — между. Она нынче пьяненькая — сильно дёргаться не будет. Ублажаешь ласково.
— Дык… У нас же по этому делу… ну, по бабам — Чарджи.
— Чарджи против неё вдвое моложе. А ты по её понятиям — муж добрый. Тебе она скорее даст. Как кончишь — громко скажешь… «аллилуя» скажешь. Тут и мы войдём.
Опять фанфик? — Да, «Опасные связи» Шодерло де Лакло, но не по оригиналу, а в киношном варианте.
Разница… Как между французской аристократией 18 века и нашими представлениями о ней.
В оригинале:
«Вы знаете моего егеря… ему назначено ухаживать за горничной… Он только что открыл, что госпожа де Турвель поручила одному из своих людей собирать сведения о моем поведении и даже следить за каждым моим шагом…».
Форма: лёгкая интрига на фоне любовных приключений слуг, информация получена из болтовни сексуально удовлетворённой служанки. Егерь — милый ходок, горничная — милая болтушка, маркиз — милый бонвиван. Все — мило играют в любовь. Такой аристократический стиль жизни: лямур, гламур, «секшен революшен».
Через семь лет — уже настоящая революция, Французская. Якобинский террор, гильотина, гражданская война, иностранная интервенция… Доигрались.
В фильме строится сцена жёсткого шантажа горничной, застуканной в постели с этим егерем.
Милый слуга-пройдоха, «персонаж из комедии», превращается в подлеца-провокатора. Легкомысленная служанка-болтушка — во внедрённого информатора. Функционирующего на поводке страха: угроза доноса работодательнице и последующей неизбежной потери места в силу «твёрдых моральных принципов» госпожи. Цена молчанию маркиза: перлюстрация частной переписки.
Это технология вербовки агента на шантаже, «взлома», а не сбора лёгкого трёпа на фоне любовных приключений.
Я уже говорил: представления о норме, о допустимом, в разные эпохи — разные. Наше, в 21 веке — после-гильотинное. И — сильно неоднократно.
Мне ближе киношный вариант. Поэтому мы стоим под стенкой и ждём. Оконных стёкол здесь нет, а через открытый душник всё очень хорошо слышно. По ключевому слову — топаем внутрь и видим…
Разница с французской горничной — существенная. Я не только про габариты и формы…
Ходыновна, затуманенная хмелем и сексом, замедленно поводит глазами, нецеленаправленно шевелит руками, пытается найти одеяло, свою одежду. Потом, утомившись, просто закрывает глаза.
«А поговорить? — Иди отсюда мальчик, тёте не до тебя».
Ну уж нет уж!
— Хохрякович! Промежду ног побрить, перевернуть, повторить.
— А чего повторить-то?
— Того самого. По-николаевски.
Во время гигиенических процедур Ходыновна начала похрапывать. Но когда Хохрякович, вспомнив наглядные уроки Николая, вздумал «над нею восторжествовать»… Противоестественным, как здесь думают, и довольно болезненным, без подготовки-то, способом… Пришлось дуре пасть заткнуть.
Есть в физики понятие «импульс». Он — передаётся. В жёстких системах без деформации — передаётся без потерь. Классическая демонстрация: вешают несколько металлических шариков на нитях. По крайнему стукают, все — висят неподвижно. Кроме последнего, которые, получив по цепи соседей импульс — подскакивает.
Ходыновна, при толчках Хохряковича, несколько деформируется. Но импульс — передаётся. Отвисшие груди её… как крайний шарик в той демонстрации. Но… демонстративнее.
Как не познавательно это зрелище с точки зрения школьной физики, но у меня задача информационная — пришлось кляп вынимать.
Баба — не француженка: начала наезжать.
— Я на вас…! Самому князю…! Владыко Мануил вас всех…!
— Ходыновна, ты — дура. Ты только мявкнешь — тебе со двора сгонят. И не важно — будет твоим словам вера или нет. Княжий суд, епископский… Всяк судия тебе подол задерёт да на бритый срам поглядит. И тебе в усадьбе больше не жить. А больше тебе жить негде. Дошло?
Замолчала. Только охает от Хохряковича да взвизгивает от моего дрючка — я им по разным местам похлопываю. По болтающимся. Тут такая волна идёт… По ягодицам, по жировым складкам на боках, по второму подбородку… Жаль, я с гидродинамикой мало знаком — очень интересные солитоны возникают.
Баба вся ушла в «последнее задание Золушки» — познаёт самоё себя. В разных местах. Поэтому ответы на мои вопросы идут из глубины души… Ну, или где там у неё мысли сосредоточены. Уровень достоверности получаемой информации несколько выше обычного.
Темы для вопросов я почерпнул из предшествующей застольной беседы, теперь пошли уточнение и детализация.
Получается, что усадьба Аннушки закрыта практически наглухо. Вход — только по явному приглашению через одни жёстко контролируемые ворота. Посторонних — не бывает, сама со двора — не выходит.
Дону Жуану было легче: он встретил дону Анну в публичном месте — на кладбище. Незнакомый мужчина может там хотя бы учтиво поклониться. Обратить на себя внимание. А здесь как? За забором хоть закланяйся — не увидит.
Хохрякович рапортует: «процесс закончил». Как говориться в древних арабских книгах: «и на её ягодицах расцвели алые розы любви». Мда… Мыть придётся.
— Ещё хочешь? Тут у нас на подворье 18 мужиков и дед-хозяин.
— Не-не-не…! Ребятки миленькие! Родненькие-хорошенькие…
— Жаль. А то вон у меня сколько молодцев. Застоявшихся. Но, так и быть — отпущу тебя. И даже помогу. И до дому добраться, и в дому устроиться. А ты мне сослужишь службу. Сослужишь?
— Сослужу-сослужу! Всё что хошь сделаю! Только отпустите! И никому не сказывайте. А я уж расстараюсь, я уж ужом вывернуся! Чтобы тебе, Иван Акимович отслужить-пригодиться!
— Сделаем так. Нынче среда — постный день. Племяшка твоя нынче вечером пойдёт в часовню, к гробу мужа своего, на всю ночь молится. Как ты говорила: в простом рубище, простоволосая, ложиться она ничком на землю в подземелье, где гроб стоит, и, раскинув руки крестом, лежит так до самого утра. Слуг же прогоняет, дабы не мешали молиться о ниспослании милости божьей душе покойного мужа ея?
— Так. В точности так! Вот кажную середу и пяток она туда идёт…
— Помолчи. Этой ночью и ты туда пойдёшь. С такой-то задницей… не проспишь. Тихонько спустишься в подземелье, чтобы никто не видал. Анна, полагаю я, или спит, или в моления свои глубоко погружена. Подойдёшь тихохонько. Вот эту штуку положишь ей на шею. Вот так повернёшь до щелчка. И уберёшься, чтобы никто и не видал.
— Ой! А… А что это?
— Ошейник. Видишь — написано «рябинино». И лист рябины процарапан. Сделавши это, тихонько вернёшься на своё место в усадьбе. И про деяние своё — забудешь. Понятно?
— Ой. А ну как проснётся? Учует, закричит… Не, я лучше не на шею — на крышку гроба. Ну, прям перед ею. Как подымет глаза — а оно вот.
Не так эффектно. Но и не так рискованно.
Насколько можно верить этой брехушке? — Ни насколько. Дело она сделает — из страха огласки. А потом сама же и оповестит мир. «По секрету всему свету». «Самозакладушка».