— Горшеня, хочешь быть мастером — будь им. Но лепить горшки будешь на моём кругу.
— Чегой-то? Чего я, круга не знаю? Чегой-то ты нацарапал? Не паря, так не делается. Ты уж поверь старому гончару…
— И ты поверь. Поверь «Зверю Лютому». Будет или так, как я нарисовал, или… или также, но без тебя.
Горшеня дулся всю дорогу, тяжело вздыхал, косился исподлобья. Но когда Звяга по моему рисунку сделал через день первый (Блин! Я вам не скажу «за всю Одессу», но на «Святой Руси» — точно первый!) ножной гончарный круг с кривошипом, пришёл посмотреть. Походил кругом, поковырял пальцем, высказал пару толковых замечаний… сел и заплакал.
— Ты… ты ж гад… ты ж… я всю жизнь мудохался… я ж малых лет по шею в сыром сидел… у меня ж… от этого и жена с другим блудила… Ванька… с- сука… выходит зазря… бился-ломался… в грязи барахтался… а теперя я куды? Ноги не ходят, руки не держат… ой прошло-проехало всё житьё моё горемычное… все труды мои горести по пустому-то прахом высыпались…
Нам пришлось утешать мужика, слёзы вытирать, бражки наливать. Уже за столом, Горшеня вдруг поднял залитое слезами лицо и как-то озорно улыбнулся:
— А и разъедрить твою матушку, Иван, свет, Акимович! А и здорово ж ты удумал! А и славно ж ты всем нам, горшечникам, на Руси нос утёр! Вот те и боярский сын, годами мал, головёнкой лыс. Хоть и без кудрей, а мастеров умней! На всю «Святую Русь» иного такого нет! Ежели обидел в чём — прости. Противу тебя — глуп. Ныне — сам вижу. Что велишь — сделаю. Не за страх — за совесть. Мне перед предками моими… ну… отработать надо. Что они, дескать, не зря мучились. Что вот, стал быть, ну, додумались до трудов облегчения. Хочу! Хочу сесть высоко, глянуть далёко! Приказывай, «Зверь Лютый» — весь я тута.
— Приказываю. Надо сделать десять тысяч горшков.
— Итить… С-скока-скока?!
Факеншит! Арифметики не знаете?! На каждое подворье нужно не меньше 30 только горшков и кувшинов. Одних братин от полувёдерной до двухведёрной — 6–8 штук. А ещё я насаждаю личную гигиену. Значит — нужны рукомойники. На Руси бывают с одним и с двумя носиками, очень забавные и функциональные. Нужны кружки-миски-тарелки каждому отдельная. Нефиг в общую миску со своей ложкой лазить да облизывать. Разложила хозяйка по тарелкам — ешь своё.
— Вотчина развернётся в три-четыре сотни дворов. Вот и считай. То, что есть… крохи. Мелочи мужики по избам кое-где пекут. Но мало и плохо. Сам же ругался. Сделай хорошо и много.
— Дык… уж больно… многовато будет.
— Круг скоростной, подготовки много меньше, будешь поторапливаться. Кстати, ты как посуду делаешь? Снизу тянешь?
Мужички за столом дружно загалдели:
— Дык… само собой… а как же иначе?… с дедов-прадедов… ты чё, боярич — не видал, что ли?… само собой — снизу вверх…
Не «мужи добрые», а дети малые: решили, что я лопухнулся и наперегонки торопятся указать на мой прокол. Торопились. Пока Ивашко не поморщился презрительно и не произнёс:
— Ну что вы галдите, как вороны на мусорке! Клювы-то позакрывали быстренько. Уж коли господь дал в господинах умного человека — вкушайте мудрости.
— Спасибо, Ивашка. Глину на кругу можно тянуть снизу вверх. Вы так привыкли, потому что из жгутиков горшки собирали. А можно — сверху вниз, по форме. Кидаешь горсть жидкой глины на форму, глина стекает, ты подправляешь. Снизу тянуть — глина должна быть крутая. Чтобы не сильно оплывала под своим весом. В руках нужно усилие немалое. Сверху — можно жидкую, сама течёт. Получается быстрее и легче. Понятно, что узкогорлый кувшин так не сделать — с формы не снимешь. Но нам нужно много простых мисок-чашек. Осознал?
Горшеня осознал и приступил. К созданию новой технологии массового гончарного производства в отдельно взятой вотчине.
И, естественно, доведению меня до белого каления.
Я очень мало знаю о глинах.
— Боярич, чёрную или коричневую — не бери. Не продышишься.
Какая связь? Я думал — шутка. Оказалось… органики в таких глинах много. Запах… выкинул нафиг. Не помогло — пришлось закапывать.
Горшеня, будучи почти инвалидом, взвалил на меня поиск глин в вотчине. Мне всё равно надо было разобраться с новыми территориями. Брал Могутку или Фанга с их мальчишками, и мы последовательно обошли всю вотчину. На краях поставили «знамёна» — зарубки на деревьях, отмечая границы. Примечали лёжки и тропы лесного зверя.
Лесное зверьё в окрестностях за последний год здорово изменилось. Из-за уничтожения мною двух лесных общин: «цаплянутой ведьмы» и, особенно, «велесовой голяди», в окружающем лесу образовалась огромная безопасная незаселенная дыра. Зверьё, обнаружив отсутствие охотников и «велесова медведя», начало потихоньку заселять пустое «жизненное пространство». Вслед за мелочью пришли и большие звери: попалось на глаза небольшое, голов в пять, лосиное стадо. Это как-то успокаивало: по прикидке на одного медведя в здешних краях должно приходиться 50-100 лосей. С медведем я справился, а «лесные коровы» где?
С немалой осторожностью Могутка показал мне бобровую плотину — этой весной сделанная, свеженькая.
Бобров здесь славяне выбили, по охотничьим трофеям — бобёр чуть реже медведя. Мех их очень ценится, ещё есть знаменитое мясо из хвоста и какая-то хитрая «бобровая струя». Кто-нибудь попадал под эту струю? Надо же попробовать!
Очень полезное и ценное животное. А вот как их разводить — не знаю. Помню, что они спариваются только в воде и определить пол можно только прощупыванием косточки полового члена. Ну, «хрен моржовый» — это ж все знают!
Звероферма… — грызуны, итить их ять! Без дешёвой стальной сетки… вряд ли. А вот в естественной среде…
Для «Святой Руси» бобровые ловы — следующий, после «бортных деревьев», объект законодательной охраны.
Статья 62 «Пространной Русской Правды» устанавливает штраф за убитого на чужой земле бобра — 12 гривен. Как за квалифицированного ремесленника-холопа, кормилицу, тиуна… Бобров здесь не бьют, а ловят: зимой проламывают часть льда возле бобровой хатки и накрывают толстой сетью. Животное, запутавшись, задыхается.
«Погибель земли Русской» уменьшила популяцию хомосапиенсов и позволила восстановиться популяциям Castor fiber. Дальше русские законы и договора особо оговаривали права князей и землевладельцев на убой бобров. Надо и мне что-то такое спрогрессировать. Типа заповедник-заказник.
Из-за бобровой семейки пришлось ставить гончарный горн в другом месте, чем первоначально задумано было. Там, где зверьё уже распугано: у болота с печами для обжига кирпича.
Христодул времени не теряет: и кирпичи печёт, и болото вычистил, и прокопал канал по руслу Невестинки. Точнее — русло создал. Цепочка ям и луж, которые обозначали начало речушки, когда мы сюда пришли, превратилась в прямую, достаточно глубокую и широкую канаву.
Болото сразу начало подсыхать. Что меня несколько напрягает: слишком хорошо помню горящие торфяники Средней России.
Раз болото сохнет — надо торф копать. Пока не горит. Верхний слой торфа — снимать, сушить, перерабатывать и употреблять. Как? — На удобрения. Истощение почв здесь — ну просто катастрофа национального уровня! Тогда надо запахивать, тогда нужны плуги и лемехи — соха не годиться. Тогда нужно крестьян переучивать. Тогда… бли-и-ин! Три года! Верховой торф, который идёт на удобрения, должен три года вылёживаться и выветриваться в широких и низких кучах с периодическим перелопачиванием.
Можно — на топливо. Поразительно, но ГОЭРЛО проскочило мимо попаданцев как фанера над Парижем — никого не затронув. Чем топить будем? Это ж Россия — полгода отопительный сезон! — Мимо… А индустриализировать чем? Почти все промышленные процессы связаны с нагревом. Вон, гончарам, ещё не начали, а уже подавай горн гончарный и держи там тысячу градусов! Или кто-то ждёт здесь «Северное сияние» с Таймырским газом? Ну-ну, ждите.
Развал Советского Союза сопровождался гибелью целого направления энергетики — торфяного. Производство, с личным участием «рыжего», рухнуло не в разы — на порядок. В отличие от остального мира, где идёт нормальный устойчивый рост. Но болото — не труба, вентиль — не крутиться, бабло — не пилится.