Эмили: Добрый день, фрекен Бергиус. Дети, поздоровайтесь как следует с тетей Бергиус. Аманда, подойди, чего ты замешкалась.
Эдвард: Нет, нет, не надо. Если Фанни и Александр не хотят поздороваться с ней сегодня, они могут это сделать в другой раз. Это абсолютно неважно. Не будем их заставлять.
Бесформенная женщина смотрит на детей острым взглядом из-под оплывших век, саркастически улыбается и несколько раз кивает головой. При дыхании из её груди вырывается звук, напоминающий скрип ржавого насоса. Вокруг этой расплывшейся фигуры витает кисло-влажный запах.
Эдвард: А теперь мы пойдем поприветствуем фру Тандер, нашу замечательную кухарку, которая прожила в нашей семье тридцать лет. Здравствуйте, фру Тандер, вот это моя будущая жена фру Эмили Экдаль и её дети Аманда, Фанни и Александр.
Фру Тандер (приседает): Добрый день, фру Экдаль, добро пожаловать!
Эмили (испуганно): Добрый день, фру Тандер.
Хенриэтта: А это наши расторопные помощницы: Карна, Сельма и малышка Юстина. С дворником вы познакомитесь в другой раз, его послали с поручением в город, а кучер, как всегда, болен. Может быть, сядем за стол?
Все возвращаются в верхние помещения дома. Мощная каменная лестница с высокими колоннами и отливающими зеленью узкими окнами оглашается перекрестным эхом и напряженным смехом. Епископ, взяв Эмили за руку, потянул её за собой в спальню. Они оба немного запыхались, спеша опередить остальных.
Эдвард: У меня есть одно желание. Единственное, но важное. И я хочу высказать его теперь же, чтобы ты успела изменить своё решение, если сочтешь это невыполнимым.
Эмили: Какое же?
Эдвард: Я хотел бы, чтобы ты и дети пришли ко мне в дом с пустыми руками.
Эмили: Что ты имеешь в виду?
Эдвард: Ты состоятельная женщина, привыкшая к роскоши, которой я не могу тебе дать. Поэтому я хочу, чтобы ты оставила театр.
Эмили: Но ведь мы уже договорились об этом. Поцелуй же меня и скажи, что я — божий дар Епископу.
Эдвард (поспешно целует её): Я хочу, чтобы ты оставила свой дом, свою одежду, свои драгоценности, свою мебель, своих друзей, своё имущество, свои привычки, свои мысли. Я хочу, чтобы ты целиком и полностью оставила свою прежнюю жизнь.
Эмили: Я должна прийти голая?
Эдвард (улыбается): Я говорю серьезно, любимая. Ты должна войти в новую жизнь как новорожденное дитя.
Эмили: А дети?
Эдвард: И дети тоже.
Эмили: А их игрушки, куклы, книги... маленькие...
Эдвард (прерывает): Ничего.
Эмили: Мне надо поговорить с детьми.
Эдвард: Решаешь ты.
Эмили: Я могу решить за себя. Но не за детей. Поэтому я должна спросить их.
Эдвард: Они должны пожертвовать чем-то ради счастья их матери.
Эмили: Ты уже рассердился. Поцелуй меня!
Эдвард: Я совсем не рассердился. (Улыбаясь, целует её.)
Эмили: Думаю, мне удастся склонить их на свою сторону.
Эдвард: Хорошенько подумай, Эмили.
Эмили: Я уже подумала. Моя жизнь была пустой и легкомысленной, бездумной и удобной. Я всегда мечтала о такой жизни, какой живешь ты.
Эдвард (растроганно): Я знаю, я знаю.
Эмили: Для меня не составит ни малейшего труда выполнить твое желание. Я сделаю это с радостью.
Эдвард (со слезами на глазах): Я хочу, чтобы мы были очень близки друг другу. Мы будем жить перед лицом Господа.
Эмили: Я научусь понимать, что ты имеешь в виду, говоря, что мы будем жить перед лицом Господа.
Эдвард: Я уже рассказывал тебе, как погибли там, в реке, моя жена и двое детей пятнадцать лет назад. Многие годы я полз по жизни, словно серый земляной червь. Я видел тебя на расстоянии, всегда окруженную людьми, ты была недоступна, но я ждал тебя, моя тоска и ожидание стали самым прекрасным в моей жизни. Теперь я обнимаю тебя, и ты обещала прийти ко мне навсегда. Это непостижимая милость.
Эмили: Меня никогда ничего в жизни не увлекало по-настоящему. Ни моя профессия, ни дети, ни какой-нибудь отдельный человек. Иногда я спрашивала себя, способна ли я вообще на какие-нибудь чувства. Я не могла понять, почему я не ощущала настоящей боли, почему не была способна на искреннюю радость. Теперь я знаю, что ответ кроется здесь! Я знаю, мы будем причинять друг другу боль, знаю, но не боюсь этого! Ибо я знаю, что мы будем приносить друг другу и радость, и я плачу от страха, потому что времени так мало, дни бегут так быстро и все на свете непостоянно.
Ты говорил, что твой бог — бог любви. Это звучит так красиво, и я хотела бы верить, как ты. Может быть, когда-нибудь это и произойдет. Мой бог другой, Эдвард. Он — как я сама, расплывчатый, беспредельный, неосязаемый, как в жестокости, так и в нежности. Я ведь актриса, я привыкла носить маску. Мой бог носит тысячи масок, он никогда не открывал передо мной своего истинного лица, точно так же, как я не в состоянии показать тебе или богу моё истинное лицо. Через тебя я постигну сущность бога. А теперь поцелуй меня и обними, обними крепко и нежно, так, как умеешь обнимать только ты один, мой любимый.
Бракосочетание состоялось сияющим летним утром в гостиной фру Хелены, обряд венчания совершал дядя Епископа, старичок пастор с равнины. Было решено пригласить только самых близких, и тем не менее собрание выглядит внушительно: Густав Адольф с женой Альмой и детьми Енни и Петрой, Карл и Лидия, Исак Якоби и несколько актеров из театра: Филип Ландаль, маленькая фрекен Шварц, статный Тумас Грааль и Грете Хольм. Со стороны Епископа присутствуют его мать фру Бленда и сестра Хенриэтта. На видном месте — фрекен Эстер и фрекен Вега, а также крысоподобная Малла Тандер. Остальная прислуга толпится в дверях.
Согласно пожеланию Епископа, дамы одеты в простые темные платья, оба духовных лица — в пасторском одеянии, на других мужчинах — фраки, что в целом, возможно, создает впечатление панихиды.
Невеста спокойна, но бледна. Женихом временами овладевает сильное душевное волнение, почему он то и дело вынужден прочищать нос. Аманда и Фанни поглощены романтичностью ситуации и наслаждаются, не задумываясь о том, что их ожидает. Александр болен, у него температура, но домашние посчитали, что он не настолько плох, чтобы не присутствовать на церемонии. Глаза у него вытаращены, рот раскрыт от изумления: за статуей Венеры Милосской, чуть сбоку, прямо в центре солнечного круга стоит Оскар Экдаль и с заинтересованной улыбкой на губах наблюдает за происходящим.
После завершения церемонии атмосфера ненадолго разряжается. Экдальская любовь к объятиям рушит все барьеры: собравшиеся целуются, глядя друг другу в глаза, льют настоящие слёзы и жмут друг другу руки. Епископ вдруг осознает себя в кругу семьи, он растроган и смущен. Вносят шампанское, все пьют за здоровье друг друга, настроение поднимается, становится почти радостным.
Филип Ландаль ощущает настоятельную потребность произнести речь, хотя речи сегодня запрещены, о чем он и говорит во вступлении, в то же время заверив слушателей, что то, о чем он собирается сказать, вовсе и не речь, а скорее выражение преданности его дорогой Эмили, великой актрисе и превосходному человеку. Он благодарит её за те годы, которые она была с ними, и выражает надежду, что скоро она вновь будет стоять на сцене, окруженная своими друзьями. Здесь Филип Ландаль преисполняется библейским духом и приводит слова Учителя о зарытом в землю таланте, после чего, расхрабрившись от трех бокалов шампанского, осмеливается утверждать, будто театр — это такая же церковь, как и Домский собор, и что все актеры и епископы, музыканты и пасторы, художники и дьяконы составляют единое духовенство, которое должно — каждый в своей церкви — служить Живому Богу. Растроганный своими собственными словами, старый актер подходит к невесте и крепко целует её прямо в губы, а затем, тряся в своих ладонях руку жениха, предлагает тому (по праву старшинства) отбросить титулы. Епископ, который отнюдь не в восторге от этой выходки, напряжённо улыбается и говорит, что его зовут Эдвард, после чего Филип Ландаль хлопает его по плечу и заливается безудержным смехом, словно все это было лишь грандиозной шуткой.