Поначалу работа ладилась. С первым кирпичом Фант справился довольно быстро. Но, чтобы кладка стала разбираться, требовалось извлечь именно тот кирпич, который уходил поперёк вглубь кладки, а работнику выказывал лишь торец, как бы дразнясь. А извлечь его нужно только целым. Останется внутри часть, пиши пропало. Еще суток трое шкрябать швы между кирпичей придется. Тут-то и пришлось основательно попотеть. Но и вода камень точит, а уж вооруженный даже нехитрой приспособой человек и подавно.
Фант события не торопил и вскоре кирпич сдался. Далее было проще. Второй домкрат он приспособился упирать в стену посредством куска водопроводной трубы и остальные кирпичи просто выдавливал, слегка зачистив периметр. Тем не менее, на разборку "быка" ушла неделя. После работы приходилось восстанавливать кладку, чтобы вдруг нагрянувший сантехник не поднял тревоги.
Второй "бык" Фант решил не разбирать. После тщательного осмотра, он пришел к выводу, что достаточно будет опустить один конец плиты, что даже выгоднее, потому как затруднит доступ из помещения в подвал. В случае провала будет хоть какая-то фора улизнуть от охраны. Да и плита на второй "бык" заходила не более, чем на пару спичечных коробков и потому могла упасть во время разборки «быка».
Дважды работу приходилось сворачивать и таиться в норе. В подвал заглядывали слесаря. Но, благодаря аккуратности Фанта, всё обошлось и две недели спустя Фант выбросил на асфальт очередную маляву, где оповестил Маклера, что дело сделано и все готово к налету. Оставалось только выждать непогоды.
5. Только на пороге смерти Дыка понял, что серое его бытие определила хорошо продуманная и замаскированная спецслужбами изоляция. Раньше он об этом как-то не задумывался; всё времени не было. А сейчас размышления натолкнули его на эту мысль, и, анализируя минувшее, он, вдруг, понял, что многое не могло случаться само по себе, а было ловко подстроено, как и роковой удар в печень…
От подобных выводов настроение портилось. Выходило, что его крепко надули. От мысли, что можно много лет не подозревая жить по чужому лекалу, так сказать "на поводке" становилось мерзко.
Вся семья Дыки – он да доживающая в одиночестве век одряхлевшая мама. Дети у него, скорее всего, были, но Дыка никогда не интересовался этим, а мимолетные женщины, верно, боялись уведомить весьма значимое имя о попадании в неожиданное неловкое положение. На зоне Дыку обстирывали шныри, на воле – легкие подруги.
Первой ходкой на зоне он обозначился под другой фамилией. Но вскоре после выхода из тюрьмы он вынужденно сменил эту данность. К слову сказать, и повзрослел Дыка после первой ходки, как-то сразу повзрослел. Причина этим изменениям была веская. С мальства Дыка гордился прадедушкой, который, будучи коммунистом, погиб в гражданскую войну. И только после зоны Дыка узнал всю неприглядную сторону родословной.
Дернула его нелёгкая после срока посетить захудалую донскую станицу. Тому способствовала заплаканная мать, по прабабушке урожденная Дыкина, из зажиточного казачьего рода, желавшая всеми силами оградить непутевого сына от дружков. Она-то и уговорила отпрыска навестить дальних родственников и пожить немного в отдаленном селении. И все бы ничего, но на беду нашлась гостья – местная говорливая востроглазая старушенция. Оказавшись случайной свидетельницей далеких событий, она, будто в насмешку, выложила Дыке горькую правду о его "героическом" предке. Во время застолья хватили самогону и начались разговоры о жизни, где дошло затронуть и прошлое.
-Тю, та грец с тобою, – встрепенулась разрумянившаяся бабка на скромное упоминание Дыкой о подвигах прадеда, – Хто казав, шо твий прадед був гэрой? Вин такий же гэрой. як с козы балэрина. Казать начистоту, так щэ тот був пакостник твий прадед? Сибирска язва слаще, отсохни мий язык, чи хучь от тута и провалиться минэ на этом самом мисте.
Дыка попытался было возразить, на что бабка как отрубила: – Казать тоби, дитятко, хто був твий пращур у самом диле? И понесла, понесла…
На деле из её рассказа выходило совсем гадкое и плохо умещалось в неокрепшем сознании парня его прадед – мот и пьяница. Косой сажени в плечах, но с мужичьей смекалкой хитрющий босяк в семнадцатом примкнул к банде зеленых, где был на посылках по хозяйственной части. Состоя в банде, он не упускал возможности пострекотать из "Максима" по "краснопузым", о чем как-то похвастал по пьяной лавочке. Когда же банду разбили, он, уцелевши, рванул на пока еще сытный и теплый Дон. Там, пользуясь неразберихой и понимая, что расклад выпадает в пользу Ильича, ловко утаил прошлое и в образе матроса-балтийца примкнул к большевикам. Руководствуясь принципом, что рыло должно быть поближе к кормушке, он втерся в доверие тыловикам и также "зажигал" по линии войскового снабжения. А несколько спустя, под благовидным предлогом, умудрился стать членом партии. Новоявленный принципиальный революционер повел себя сообразно своей животной натуре. Оборотень с энтузиазмом включился в раскулачивание, и, пользуясь безнаказанностью и вседозволенностью, пошел вразнос, не давая проходу бабам, изгоняя семьи с насиженных мест, избивая до полусмерти непокорных, а порой и стреляя невинных. – Победителей не судят, – частенько изрекал садист, напиваясь вдрызг.