— Вот он, — сказала она, но не мне, а невидимому спутнику, который, должно быть, появился, пока я спал. — Теперь он от тебя не уйдёт.
Глаза мои расширились от ужаса, но пошевелиться я не мог, потому что вдруг увидел того, кто стоял рядом с нею. Его очертания оставались зыбкими и неясными, но сомнений быть не могло: передо мной был Ясень, а моя красавица оказалась девой Ольхой и теперь намеревалась отдать меня, лишённого единственной защиты, в руки страшного врага!
Ясень наклонил свою горгонью голову, вошёл в пещеру и начал медленно приближаться ко мне. Я прилип к земле, не в силах отвести взгляд от его голодных глаз и уродливой гримасы. Он навис надо мной, как дикий зверь над своей жертвой, протянул чудовищную лапу, и я уже приготовился к невыразимому ужасу смерти, видя, что он вот–вот схватит меня, как вдруг по лесу гулким эхом раздались частые, увесистые удары топора. Ясень содрогнулся, испустил страшный стон, отдёрнув руку, отшатнулся к выходу, повернулся и растворился среди деревьев. Его спутница, такая же ходячая смерть, как и он сам, мельком взглянула на меня с отчуждённой неприязнью на дивном лице, повернулась ко мне выеденной спиной, уже не пытаясь скрывать своё уродство, и тоже исчезла где–то в зелёных зарослях.
Придя в себя, я горько, безудержно зарыдал: дева Ольха обманула и чуть не погубила меня. А ведь меня предупреждали! — причём, именно те, кто прекрасно знал, что за опасность подстерегает меня.
Глава 7
«Вперёд, не сдавайтесь!» — сэр Эндрю сказал.
«Я ранен немного, но всё же живой.
Я только прилягу — кровь застит глаза —
Но встану опять, чтобы ринуться в бой».
Дальше оставаться в пещере я не хотел, хотя лучи солнца казались мне ненавистными, а мысль о начале нового, невинного, дерзновенного дня — просто невыносимой. Здесь не было ни источника, ни колодца, чтобы смыть с лица жгучие слёзы и немного остудить лицо, — да и будь здесь вода, вряд ли я решился бы умыться ею, даже если бы она сверкала райской чистотой. Я поднялся, пошатываясь выбрался из пещеры, которая чуть было не стала моей могилой, и побрёл сам не зная куда, навстречу восходящему солнцу. Вокруг пели птицы, но мне было всё равно. У здешних обитателей был свой собственный язык, но мне больше не было до него никакого дела и уже не хотелось подыскивать к нему ключ.
Я безжизненно плёлся между деревьями. Мучительнее всего меня терзала даже не собственная глупость, а неотвязный вопрос: как может красота так близко уживаться с уродством? Даже когда лицо моей девы изменилось и на нём отразилась неприязнь, даже когда чары, окутывавшие её, развеялись и я увидел живой, ходячий саркофаг, неверную обманщицу, предавшую меня, в моих глазах она всё равно оставалась прекрасной. Я чувствовал себя совершенно сбитым с толку и ещё долго (и, надо сказать, не бесплодно) продолжал об этом размышлять.
Но кто избавил меня от смерти? Должно быть, какой–нибудь герой, бродящий по свету в поисках приключений, услышал о заколдованном лесе и, зная, что нападать на злого духа, поселившегося внутри старого ствола, совершенно бесполезно, изрубил топором его древесную оболочку, благодаря которой чудовище держало в страхе всю округу. «Должно быть, тот самый рыцарь, что так сожалел о своей ошибке и предостерегал меня от глупости, решил восстановить утраченную честь, — подумал я. — Должно быть, когда меня начало затягивать в ту же самую трясину, он разузнал о злобном могуществе Ясеня и подскакал к нему как раз вовремя, так что тот не успел утащить меня и закопать у себя под корнями, как какую–нибудь падаль, чтобы напитать свою безмерную ненасытность».
Так я брёл до самого вечера, время от времени присаживаясь отдохнуть; во рту у меня целый день не было ни крошки, да и вряд ли я смог бы проглотить хоть кусочек. Наконец я вышел на опушку и вскоре заметил впереди чистенький и аккуратный домик, похожий на те, что строят у нас на фермах.
Сердце моё радостно вздрогнуло при виде обычного человеческого жилища, и я поспешил к двери. Мне открыла пожилая, почтенная женщина с приветливым лицом, ещё не утратившим следов былой красоты.
— Боже! Да вы только что из леса! — воскликнула она, окидывая меня взглядом и всплёскивая руками. — Бедный, бедный мой мальчик! Неужели вы провели там всю ночь?
Ещё накануне я ни за что не потерпел бы такой фамильярности, но в её словах звучало столько материнского участия, что сердце моё не выдержало, и я разрыдался, словно и впрямь превратился в маленького мальчика. Она принялась ласково утешать меня, провела в дом, уложила на широкую деревянную скамью и тут же захлопотала у стола, собирая мне поесть. Она принесла хлеба и целую миску картошки, но есть я не мог. Тогда она почти силком заставила меня отпить вина, и, когда мне немного полегчало, принялась расспрашивать, так что я рассказал ей обо всём, произошедшем со мною.