Вологда встретила Лину и ее мать обилием золотых колоколен, узкими улицами, состоящими из бревенчатых двухэтажных домов, городской суетой, которая была непривычна после размеренной деревенской жизни. Интернат на улице Бажова был в пузатом двухэтажном доме из черных просмоленных бревен. Во дворе бегало несколько подростков, которые на Лину посмотрели с нетерпеливым любопытством — новенькая, а как же! Лина осталась в коридоре, а мать зашла в кабинет директора и о чем-то долго говорила с ней. Коридор, выкрашенный ядовито-зеленой краской, был наполнен гулкой пустотой, от раскрытого окна волной накатывался последний августовский зной, голоса матери и директора были невнятны, и оттого произносимые ими слова казались непонятными — словно на иностранном языке разговаривали.
Наконец мать вышла, поцеловала Лину и даже маленько всплакнула.
— Ты тут слушайся, — сказала она. — Сама должна понимать, учителя только добра желают!
Вот тут Лина и поняла, что мать уезжает, а она остается наедине с чужим миром. Она вцепилась в мать и заплакала, но никакой плач не помог все повернуть обратно: документы были оформлены, а новая жизнь неизбежна.
Мать уехала, а Лина осталась в интернате. Скучно ей было — занятия еще не начались, дети из пионерского лагеря не приехали, ночевать приходилось Лине одной в огромной комнате, где стояли скрипучие кровати с разноцветными матрасами. И Седика не было, никто ей сказки на ночь не рассказывал, поэтому приходилось долго лежать с закрытыми глазами и считать недлей, которых она никогда не видела, но почему-то они Лине представлялись в виде колючек с красным цветком вместо волос. Утром она умывалась и шла в столовую, где ели преподаватели. Пока детей не было!
Толстый пузатый повар с масляными глазами приносил ей котлету и слипшиеся макароны на тарелке и кофе, в котором воды было куда больше, чем молока, а сахара почти совсем не было. Он гладил ее по голове и стоял рядом, опустив толстые руки в рыжих густых волосках. От сквозняка волосы на руках повара шевелились, и Лине казалось, что вот сейчас повар ее схватит. Но повар отходил, и тогда Лина быстро читала коротенькое заклинание на вкус, которому научилась у их домашней коровы. После этого заклинания можно было все что угодно есть, все казалось сказочно вкусным, как в ресторане, где Лина была один раз в жизни, когда отец был живой. Он был хороший, и если бы был живой, Лину никогда бы не отдали в интернат.
А потом приехали дети. Девчонки с интересом оглядывали новенькую, но знакомиться с Линой никто не торопился. Так, приглядывались.
В конце недели приехали шефы и привезли школьные подарки: каждой девочке ранец, в котором лежали расческа, пенал с шариковыми ручками разных цветов, несколько тетрадей, простой карандаш с резинкой на конце и транспортир с циркулем. А еще в ранце был простенький набор цветных карандашей — шесть цветов всего, у Лины дома и то больше был, она даже пожалела, что не захватила его с собой.
— А учебники? — растерянно спросила Лина.
— А учебники в библиотеке будешь брать, — объяснила ей сидящая рядом худенькая девочка с черными глазами и рыжими волосами, разделенными на два конских хвоста, и тут же деловито предложила: — Давай меняться? Тебе красная ручка досталась, а я красный цвет люблю. Давай я тебе взамен синюю отдам?
Лина сама красный цвет любила, но спорить не стала, поменялась, как соседка просила.
Та удовлетворенно спрятала ручку в пенал, оглядела Лину и сказала:
— А ты ничего. Давай знакомиться, меня Леной зовут!
Так у Лины появилась первая подружка в интернате.
У Лены мать с отцом пьянствовали, поэтому ее по решению поселкового Совета отправили в интернат. «Родичи у меня синяки, — сказала Лена. — Если начинают синячить, так пока деньги не кончатся. Папаня однажды мою куклу продал, ее мне на Новый год от совхоза подарили. А папаня взял и продал ее в Кубинке на базаре. Ровно за бутылку. А еще они нашего Шарика съели».
И кровати у них оказались рядом. Лена рассказывала новой подружке о преподавателях и мальчишках и девчонках, что учились в интернате. Больше всех она ненавидела завхоза — невысокого мужичонку с крысиным личиком и короткой стрижкой.
— Ты от него подальше держись, — сказала она. — Такой хмырь! Он к девчонкам пристает…
— Как это — пристает? — удивилась Лина. Завхоз был старый и страшный, такому ли к девчонкам с поцелуями лезть?