— Двух месяцев будет достаточно, — огрызнулся Лин, — если вас интересует моя точка зрения.
— Ну вот и отлично, — сказал Барни. — Лин отправится в прошлое с викингом и научить его английскому языку, а мы прибудем со съемочной группой через два месяца по викинговскому времени и приступим к съемкам фильма.
— Я еще не дал своего согласия, — настаивал Лин. — Опасность…
— Интересно, насколько это приятно — быть величайшим и единственным во всем мире специалистом по старонорвежскому языку? — вкрадчиво спросил Барни, уже успевший приобрести некоторый опыт в общении с академическим умом, и отсутствующее выражение на лице Лина показало, что стрела попала точно в цель. — Отлично! Подробности мы обдумаем позже. А теперь почему бы вам не отправиться к Оттару и не попробовать объяснить ему все это? Не забудьте упомянуть про деньги. Мы заставим его подписать контракт и включим статью о неустойке, так что вы будете в полной безопасности, пока у него не угаснет желание получать монеты.
— Ну, это можно, — согласился Лин, и Барни понял, что доктор пойман на крючок.
— Отлично! Отправляйтесь к Оттару и объясните, чего мы от него хотим, а пока вы будете его обрабатывать, я свяжусь с отделом контрактов и попрошу их составить один из тех, на первый взгляд законных, пожизненных каторжных контрактов, которыми они славятся. — Барни нажал на рычажок селектора. — Соедини-ка меня с контрактным, Бетти. И где же, наконец, мой бензедрин?
— Я звонила в амбулаторию час назад, — проквакал селектор.
— Позвони еще раз, если хочешь, чтобы я не протянул ноги после полудня.
Как только Йенс Лин вышел из кабинета, в дверях появился миниатюрный человек восточного типа с кислым выражением физиономии, одетый в розовые брюки, вишневого цвета рубашку и спортивную куртку из твида.
— Привет, Чарли Чанг, — рявкнул Барни, протягивая руку. — Не видел тебя сто лет.
— Действительно, сто лет, — согласился Чарли, широко улыбаясь и тряся протянутую руку. — Счастлив снова работать с тобой.
Они терпеть не могли друг друга, и как только их руки освободились, Барни зажег сигарету, а на лице Чанга улыбка превратилась в обычную кислую гримасу. — Что-нибудь наклевывается, Барни? — спросил он.
— Широкоэкранный фильм на три часа с солидным бюджетом, и ты — единственный человек, который мог бы написать сценарий.
— У нас уже не хватает книжных сюжетов, Барни, но я всегда считал, что «Песня Соломона», полная секса, но без примеси порнографии, была бы…
— Сюжет для фильма уже выбран — совершенно новая идея об открытии Америки мореплавателями-викингами.
Выражение лица Чанга стало еще более кислым.
— Звучит неплохо, Барни, но ты же знаешь, на какие темы я пишу. Не думаю, что викинги по моей линии.
— Ты отличный писатель, Чарли, а это значит, что все по твоей линии. К тому же ты подписал контракт, — прибавил Барни, вытаскивая из ножен на несколько дюймов кинжал угрозы так, чтобы собеседник его заметил.
— Конечно, нельзя забывать о контракте, — холодно произнес Чарли. — Я всегда мечтал написать сценарий для исторического фильма.
— Великолепно! — воскликнул Барни, снова придвигая к себе листочек с бюджетом фильма. Дверь распахнулась, и рассыльный вкатил тележку, доверху нагруженную книгами. Барни показал на них. — Вот тебе из библиотеки все, что нужно по викингам, — быстренько просмотри, и через минуту мы с тобой обсудим набросок сценария.
— Через минуту, да, да, — сказал Чарли, мрачно разглядывая несколько десятков толстенных томов.
— Пять тысяч семьсот семьдесят три и двадцать восемь сотых кубических фута с нагрузкой двенадцать тысяч семьсот семьдесят семь и шестьдесят две сотых килограмма при условии увеличения затраты энергии на двадцать семь целых две десятых процента, — внезапно сообщил профессор Хьюитт.
— О чем это вы говорите? — рявкнул Барни.
— Это те данные, о которых вы меня спрашивали, — какой груз может быть перенесен времеатрон ом в прошлое при увеличении подачи электроэнергии.
— Великолепно! А теперь не будете ли вы так любезны перевести это на обыкновенный язык?
— Грубо говоря, — профессор закатил глаза и что-то быстро-быстро забормотал про себя на едином выдохе. — Я полагаю, что во времени и пространстве может быть перемещен груз весом в четырнадцать тонн и размерами двенадцать на двенадцать на сорок футов.
— Вот это понятнее. Похоже, сюда вместится все, что нам будет нужно в прошлом.
— Контракт, который вы просили, — сказала Бетти, опуская на письменный стол документ на восьми листах.
— Хорошо, — сказал Барни, перелистав страницы хрустящей меловой бумаги. — Пригласи сюда Далласа Леви.
— В приемной ждет мисс Тоув со своим импресарио. Ей можно войти?..
— Только не сейчас! Скажи ей, что у меня разыгралась проказа и я никого не принимаю. И где, наконец, мои Бенни? Я не продержусь до полудня на одном кофе!
— Я уже три раза звонила в амбулаторию. Сегодня у них, кажется, не хватает персонала.
— Тогда лучше сходи сама и принеси бензедрин.
— Барни Хендриксон, я не видела тебя столько лет…
Эти слова, произнесенные хрипловатым голосом, пронеслись по кабинету, и в нем тотчас воцарилась тишина. Злые языки говорили, что Слайти Тоув обладает актерскими способностями марионетки, у которой порваны ниточки, умом обезьяны чихуахуа и нравственностью Фанни Хилл. И они были совершенно правы. Тем не менее эти достоинства, вернее их отсутствие, не могли объяснить потрясающий успех фильмов, в которых Слайти снималась. Единственным достоинством, которым она обладала в избытке, было ярко выраженное женское начало плюс ее удивительная способность вступать в контакт, если можно так выразиться, на гормональном уровне. Слайти распространяла вокруг себя не столько аромат секса, сколько аромат сексуальной доступности. Причем этот аромат был настолько силен, что с минимальными потерями просачивался сквозь барьеры пленки, линз и проекторов и захлестывал зрителя потолками горячей дымящей страсти с серебряного экрана кинематографа. Ее картины делали сборы. Женщины, как правило, не любили ходить на них. Теперь этот специфический аромат, свободный от препятствий в виде пространства, времени и целлулоида кинопленки, ворвался в кабинет, заставив всех мужчин повернуться к Слайти. Казалось, если бы в кабинете стоял счетчик Гейгера, он трещал бы уже не переставая.
Бетти громко фыркнула и вылетела из комнаты, но в дверях, в которых боком стояла актриса, ей пришлось сбавить скорость. Правду говорили, что у Слайти самый большой бюст в Голливуде…
— Слайти… — произнес Барни, и голос его сел. Конечно, из-за того, что было выкурено слишком много сигарет.
— Барни, дорогой, — произнесла актриса, пока гидравлические поршни ее округлых ног медленно и плавно несли ее через комнату, — я не видела тебя целую вечность.
Опершись на край письменного стола, Слайти наклонилась вперед. Сила земного тяготения тут же потянула вниз тонкую ткань ее блузки, и не меньше девяноста восьми процентов ее монументальной груди появилось в поле зрения продюсера.
— Слайти… — сказал Барни, мгновенно вскакивая на ноги. — Я хотел поговорить с тобой о роли в картине, которую мы будем делать, но ты видишь, я сейчас занят…
Нечаянно он взял ее руку, которая тут же запульсировала в его пальцах как огромное, горячее, бьющееся сердце, и актриса наклонилась еще больше. Барни сдернул руку.
— Если ты подождешь несколько минут, я займусь тобой, как только освобожусь.
— Тогда я сяду вот здесь около стенки, — раздался низкий голос, — и не буду никому мешать.
— Вы меня звали? — спросил Даллас Леви, с порога обращаясь к Барни и в то же время пожирая глазами актрису. Гормоны вступили в контакт с гормонами и Слайти глубоко вздохнула. Даллас удовлетворенно улыбнулся.
— Да, — сказал Барни, извлекая контракт из-под горы бумаг на столе. — Отнеси вот это Лину и передай ему, чтобы его друг подписал. У тебя еще какие-то неприятности?